Улыбка

Самым сложным оказалось справиться с веревками. А потом дождаться, чтобы поросшие бурьянами поля вдоль дороги сменились реденьким перелеском.

Хорошо хоть мои краснозвездные бывшие товарищи не догадались приставить ко мне охрану, кроме этого старика, вооруженного единственным кремневым ружьишком.

Один удар приклада в висок — и старик, выдохнув напоследок какое-то ругательство, повалился набок.

Я спрыгнул с телеги и стремглав бросился в чащу, предусмотрительно пригнувшись почти к самой земле.

Бежал я довольно долго, петляя, оставляя ложные следы, заводя своих возможных преследователей то к руслу пересохшего ручья, то к болотцу.

Уже на закате, изрядно устав, я вышел на край какого-то заброшенного села.

Картина была удручающей — полуразвалившиеся хаты, брошенные огороды, местами разрушенные плетни. И тишина.

Даже мне, человеку далекому от сельского хозяйства, понятно — в селе, а тем более на закате, не может быть так тихо. Должны кудахтать куры, гоготать гуси, крякать утки, хрюкать свиньи, мычать коровы, гавкать собаки. Где-то должны слышаться разговоры и детский плач. Да, наконец, должны петь птицы. Но ничего этого не было. Стояла мертвая, в буквальном смысле, тишина.

У меня мурашки бежали по спине от этого места, но уходить дальше в лес было уже поздно — солнце уже скатилось за горизонт, и мрачный пейзаж окутали сумерки, придававшие картине и вовсе жуткий колорит. Я вошел на первое попавшееся подворье, прошел по поросшей травой тропинке мимо покинутых грядок, мимо повалившегося набок деревянного сарайчика, мимо изгнившей пустой собачьей будки. Возле лавки у покосившейся двери кособокой хаты мне бросился в глаза топор. В нем, разумеется, не было ничего примечательного — обыкновенный колун с короткой рукоятью — но волосы на голове зашевелились при одном взгляде на него.

Дрожащей рукой я толкнул дверь. Она недовольно скрипнула. Я вошел в темные сени, где пахло землей и плесенью, и замер на пороге комнаты.

Даже в полумраке я видел, что она была жилой. Несмотря на свой внешний вид, дом не был брошенным.

— Ну, проходь, колы прыйшов, — раздался откуда-то из глубины комнаты глухой женский голос — на удивление спокойный и равнодушный.

Я машинально вскинул ружье, но даже захоти я выстрелить, у меня бы ничего не вышло — уж слишком дрожали мои руки.

— Чого застыг? Стриляй, — я бы и не заметил ее, если бы она не шевельнулась в дальнем углу.

Я опустил ружье:

— Простите, я не знал... — пробормотал я и сделал шаг назад.

— Стий, — она поднялась и бесшумной тенью приблизилась ко мне.

На ее голове был черный платок, на ее плечах было черное платье, под которым угадывалась болезненно худая сгорбленная старушечья фигура. В правой руке она держала маленький нож, а в левой небольшую луковицу странного темного цвета.

— Нич на двори, не йды, — сказала она.

Я кивнул и виновато отвел глаза в сторону.

Она покачнулась и вернулась в комнату к столу.

Я прошел следом за ней, прислонив ружье к стене у двери в сени.

Она положила на стол нож и луковицу и отошла к единственному не зашторенному окну, задернула темную занавеску и обернулась ко мне:

— Запалы свичкы.

Я