Улыбка

лучах. На посеревших от слез щеках вспыхнул пунцовый румянец, а тонкие сморщенные губы порозовели. Я вдруг увидел, какой красивой она была раньше, до всего этого.

Из-под черной косынки выбилась прядь золотистых волос, горевших ничуть не хуже церковных свечей. Я провел по ней кончиками пальцев, спустился к впалой щеке, лишь слегка касаясь тонкой сухой кожи, и прижался к ее губам. Скользнул по ним языком — они раскрылись, как раскрываются райские врата перед праведниками. Я чуть отстранился от нее. Уголки ее губ еле заметно поднялись вверх, но эта вымученная недоулыбка была не тем, что я хотел увидеть.

Я подхватил ее на руки, как младенца, и отнес на лавку. Стянул с нее платье, попутно покрывая поцелуями изможденное костлявое тело, лаская дряблые отвислые груди, которые от моих прикосновений становились все более упругими и приятными на ощупь. А сам, тем временем, опустился на колени у ее судорожно сжатых ног. Один намек — и эти врата также раскрылись передо мной, пропустив меня к самому заветному сокровищу.

Я приник губами к ее лону, которое, вопреки моим ожиданиям, пахло чистотой. Она тихо стонала, подаваясь мне навстречу, царапая тонкими пальцами покрывало и путаясь в моих волосах. Я целовал ее нежно, теребя языком небольшую горошинку и ощущая ее чуть сладковатый вкус на своих губах. А она выгибалась и стонала все громче. Наконец, она напряглась в последний раз, почти вдавив мою голову в свои худые бедра, протяжно завыла и обмякла, тяжело дыша.

Я поднялся на ноги, расстегнул ремень и поспешно стянул с себя брюки вместе с сапогами, затем закинул ее ноги на лавку, сам залез сверху и медленно вошел в уже разгоряченное моим языком лоно. Она лишь тихо заскулила, но не попыталась меня ни остановить, ни оттолкнуть. Я посмотрел в ее полуприкрытые глаза — они сияли синевой из-под опущенных ресниц. Ее щеки горели таким неистовым румянцем, что я, не раздумывая, вошел в нее сразу на всю длину. Ее бедра больно врезались в мои, но я не обратил на это ни малейшего внимания — я уже отстранялся, набирая разгон для второго скачка. Следующий удар заставил ее выгнуть спину и завыть. На ее пунцовых щеках заблестели слезы. Я снова почти вышел, слушая, как с приятным чавканьем вслед за мной смыкалось ее лоно. Если б я не видел колыбели, я бы ни за что не поверил, что она рожала. И снова удар — слезы бурным потоком орошали ее щеки, стекая на золотистые волосы, разметавшиеся по постели, и на сбившуюся набок косынку. Я снова подался назад.

— Ще, — шептала она, сверкая синим морем из-под густых ресниц.

Еще удар. Она вскрикнула.

И уголки ее губ рванули вверх, разбивая глиняную маску боли и равнодушия. Еще удар. Крик громче. Улыбка шире — теперь она не вымученная, не болезненная. Она настоящая. Еще удар — она обхватывает мои плечи руками, раньше безжизненно свисавшими с краев лавки, прижимает меня к себе и жарко целует в