Улыбка

губы, проникая языком почти так же глубоко, как я проникал в ее жаркое, истекающее соками жизни лоно. И ее волосы горели червонным золотом в свете церковных свечей, а за грязной занавеской радостно смеялся бог.

Я двигался все быстрее, она двигалась мне навстречу. Я прижимался к ней все плотнее, а она ко мне. Наши языки переплетались, а свет бросал причудливые тени на потемневшие от сырости стены.

А потом с протяжным стоном мы изверглись — я в нее, а она наружу — осветив светом нашей страсти полуразрушенную хату...

И мы заснули, крепко обнявшись, молчаливо условившись продолжить с рассветом...

А на рассвете ее не стало — я слышал, как замерло ее сердце.

И мне было невыразимо больно от того, что эти остекленевшие глаза больше никогда не озарит свет ярко-синего моря, что эти впалые щеки больше никогда не опалит румянец.

Но я был безмерно счастлив — на тонких побледневших губах застыла искренняя радостная улыбка...