и Явь распорядились на наш род горестный возложить бремя это нелегкое сохранения племени нашего роського.
— Катя! Что за хрень, какая еще Явь, — вскрикнул я, вскакивая на ноги, — Ты меня, что же специально затащила в эту дыру? Ты что в этой долбанной секте состоишь? А как же все эти твои молитвы и церковь и росток веры? Ты решила погубить себя. Это Мокошь значит про твою невинную душу говорила мне во сне.
— Глупыш, — улыбалась моя любимая, — невинная душа — это ты. На тебе нет этого бесового знака — креста, и обряд их гадостный крещения на тебе не проведен. Мне-то он по ведьмовскому моему происхождению не грозит, а вот обычного человека навсегда истины лишает, в царство Параскевы злогорестной погружает. Не зря к тебе богиня наша единокровная приходила, чувствовала душу свою, невинную.
— Ты и впрямь сбрендила, — таращился я на нее, — погоди, а откуда ты знаешь про мои сны?
— Я все знаю, Род триединый мне дар вручил этот, за почитание детей его, — сладко пела Катя, — Мокошь мне тебя указала. Ты думаешь, это ты меня заприметил тогда возле храма. Ха. Я знала, что ты судьба моя, что смогу передать знание свое праведное через твое семя. И теперь всё сбылось, как и положено.
— Ты беременна? — еще больше недоумевал я.
— Я ли одна, — улыбнулась она, — сколько мы уже напитали чересел девичьих твоей спермой. Ты предназначен оплодотворить этот мир через фаллос свой ненасытный, как Ярило помещал прежде живородные семена свои в мать землю. Смотри сколько здесь женщин собралось, каждая из них станет твоей.
Вслед за этими словами присутствующие женщины, в том числе и приведшая нас сюда, и впрямь стали скидывать с себя одежду, обнажая свои не самые совершенные пухлые тела, с обвисшими мешками грудей и складками на животах. Они прибывали в каком-то странном помутнении или экстазе, гладили друг дружку и ныли под нос непонятные гимны.
— Катенька, — буквально закричал я, — очнись, что с тобой твориться. Давай уйдем от этих ненормальных, все наладится, будем жить как прежде, я и ты, и наш малыш.
— Я знала, что повторю судьбу Устиницы, встретив своего слабого Агея, — вскакивая, выпалила девушка, резко меняя тон голоса.
Глаза ее дико блестели, дыхание в бешеном ритме трепыхало большую грудь и даже волосы ее, казалось, вздыбились. Она уже не была моей любимой — она стала каким-то чудовищем.
— Что ж, — холодно произнесла она, — придется, значит и поступать как моя бабка. Всё что нужно я от тебя уже получила. Если ты не хочешь встать на нашу сторону, значит, тебе нет места среди живых. Кирилл, это война, война за будущее людского рода, тут жалости проявлять нельзя.
— Вьлхва, мы позаботимся об этом, — вмешалась Любовь Андреевна.
Понимая, что дело явно принимает дурной оборот, ибо несколько здоровенных мужиков весьма решительно выступили вперед, похрустывая кулаками, я приготовился к драке. В полумраке душной комнаты я заметил, как блеснуло несколько ножей, и все могло бы