Живая статуя. Часть 2

будто желая вырваться из железного плена, и застыла снова.

Я подбежал к ней, стал трясти ее, звать, умолять проснуться... Вовремя вспомнив про сигнализацию и опомнившись, я отошел прочь.

«... Спокойно, приятель, спокойно. Ты на верном пути. Логика еще никогда не подводила тебя. Не сдаемся, не сдаемся — продолжаем мыслить... Итак, вспышка. Почему Майя ожила? Потому что была вспышка. Почему Майя ожила не до конца? Потому что вспышка была так себе. Просто не хватило яркости. Та-ак...»

В том же потайном кармане у меня была внешняя вспышка. Не попадая от волнения в разъем, я присоединил ее с седьмой попытки, выставив мощность на максимум. «Только бы хватило заряда», думал я, трясущимися руками направляя объектив на Майю...

Ррраз! В полумраке зала сверкнула голубая молния, ослепив меня; я зажмурился, но тут же открыл глаза, всматриваясь в темноту. Лиловое пятно в глазах расточилось... и я увидел движущийся силуэт.

Не веря своим глазам, я застыл, не дыша — и услышал глубокий вздох Майи.

— Майя! — крикнул я, все еще боясь шевельнуться, будто меня самого превратили в статую. — Рома? Что... где мы? Я...

Тут я, наконец, кинулся к ней — и обнял ее за ноги. Майя пошатнулась и чуть не упала.

— Осторожно! — я помог ей спуститься с пьедестала. — Рома? Так странно... я ничего не помню. Почему это... я что, голая? Почему на мне ничего нет? И в чем это я вся? В краске? Где мы? — Мы в музее. В музее Бецмана. Почему ты не рассказала мне про него? Почему? — говорил я, обнимая Майю, покрытую серебрянкой с ног до головы. Она бессознательно льнула ко мне, ничего не понимая, но услышав про Бецмана — вздрогнула: — Что, он... он... — Да. Но теперь все в порядке. Все хорошо, — говорил я, гладя Майю по спине, шершавой от краски.  — Боже! Но я ничего не помню. Помню, как ехала на встречу с ним, везла ему... Боже! Он обманул меня? Он... — Забудь о нем. Все хорошо, — повторял я и, не выдержав, прильнул к ее губам.

Они были горькими от краски, и я протер их краем футболки. Протер и прильнул к ним снова, — так, что Майя застонала, вжавшись в меня грудями.

— Аааа... — ее язык сплелся с моим, и внутри у меня распустился горько-сладкий цветок. Я целовал ее, и захлебнулся сладкой солью ее рта, и думал — «вот ее язык, нежный, сладкий, горячий... живой! Живой...» Чудо ее оживления оглушило меня — я гладил, тискал и тер ее тело, жаркое где-то там, под шершавой краской, холодящей мне ладони, — и не заметил, как мы оба оказались на полу.

Пол был мраморный и холодный. Бедра мои сами бодали Майю, желая поскорей врасти в нее, и я стягивал с себя штаны с трусами, обнажая хозяйство — и мрамор обжигал мне кожу на ногах. Краска, плотно облепившая Майю, скрыла живую кожу — и страшно хотелось пробиться к пульсирующему, горячему, к живой мякоти ее нутра, и я буравил ее маленькими