Далее интимно!

моём сознании. Второй купальник, не скрывающий пухлый живот, отчего пупок кажется глубоким, манящим распознать тайну зачатия, омолодил Фаину.
Мне переодеваться не во что, поэтому решил надеть штаны прямиком на трусы.

— Иди в кусты, выжми бельё и замотайся вот эти полотенцем, — женщина дала мне то полотенце, которым отиралась сама. — А на даче повесим его сушиться.

В кустах я сначала понюхал ткань, вобравшую в себя частицы тела молодой женщины, опьянев от волшебных запахав, вынюхивал тот участок полотенца, который прошёлся между ног, этой, ставшей в миг моим кумиром, феи.

Так я и шёл до её участка — без трусов, слегка смущаясь, поправлял съезжающее полотенце. (и после каждого последующего купания, я также сооружал юбку из полотенца, шёл рядом с богиней).

Фаина вновь покормила меня остатками снеди, а сама в это время накопала молодой картошки, редиски.

До автобусной остановки мы тащили по две сумки каждый. В набитом отдохнувшими автобусе, я встал так, чтобы оградить её от нагло озирающих мою женщину юношей. Хотя я был худ, слабосилен, но как мог отодвигал спиной парней, упираясь в поручень.

— Мне в Жилгородке выходить. — разочаровала меня Фаина: мне нужно ехать аж до Тургенева.

— Я вас провожу. Можно?

— Не нужно, меня встретит мой жених.

Больно то как стало. У неё есть взрослый мужчина, а я уже губы раскатал. Но не показал своего разочарования, а лишь спросил, когда она посетит дачу в следующий раз. В среду полив с пяти до девяти вечера.

— Вот эта сумка для вас. Питайся лучше, Егорушка. — улыбка пухлых губ снилась мне до следующей встречи. — И пообещай больше не курить, для твоего щупленького тела, никотин крайне опасен.

Больше я не курил, забросил дворовую шпану.

И начались встречи взрослой женщины и мальчика. Я выполнял различные работы по дачному хозяйству, слушал её наставления и любовался статью женщины.

Это она обучила меня мужской чести, такту и этике: поймав мой взгляд, пожирающий её в различные моменты деятельности: то наклонится над былинкой, одаривая меня видами в вороте мужской рубахи, то перегибаясь через край ёмкости, пленила темнотой под подолом юбки-разлетайки. Она меня пожурила и напомнила о том, что ей, как девушке крайне стыдно оттого, что является объектом недвусмысленных наблюдений и я должен принимать её стыд, как свой собственный.

Я осознал эту истину своим мелким умишкой, в котором до этого жили влюблённости в двух педагогов, прекратил пялиться на Фаину Ильясовну. Но зрение, всего лишь краткой, рапидной выдержкой, всё равно выхватывало непроизвольно оголяемые при движениях части бедра, руки, выреза в проймах рук, декольте. Эти «снимки» в моём подсознании складывались в неполноценный атлас тела женщины, чтобы затем, когда придёт пора будоражить ночными видениями, перебивали более откровенные виды, одноклассниц, училок и медработников.

В другие времена её обвинили бы в педофильных наклонностях, но ничего такого в наших отношениях не было. Я для неё был лишь учеником. Подопытным, лучше сказать, на котором она тренировалась в воспитании своего ребёнка, которого она когда-нибудь родит. Фая