Но в конечном итоге, увы, она осталась неудовлетворенной, за что мне стыд и позор. А я вскоре опять кончил, спустил все в нее. По крайней мере, так у этого красножопого урода не было б сомнений в том, что Беатрис все исполнила в точности. Мог хоть на язык попробовать, мудило. На том наши игрища и закончились.
Пока я раздумывал, как лаконичней всего завершить это ночное рандеву, меня заставил подпрыгнуть неожиданный звук. Как думаешь, Калеб, что это было? Грянул гром? Напали сиу? Я пукнул? Нет. Это пронзительно заурчал желудок Беатрис, к слову, все еще стоящей раком. Мне сразу вспомнились те объедки, что валялись на дне ее ямы. Ими собаку-то едва ли можно было накормить. И я понял, что должен сделать. Усадил ее на лежанку, надел на нее рубаху, потому как ночка была студеной, и ушел, сказав подождать немного. Должен сказать, я немного очковал, ведь собирался самовольно прогуляться через индейский лагерь, а это могло выглядеть подозрительно. И, как назло, по дороге наткнулся на нескольких индейцев, сразу же насторожившихся. Правда, увидев мою дурацкую пантомиму — а я начал показывать пальцем на открытый рот и поглаживать живот, изображая голод — чего-то рассмеялись и ушли, потеряв ко мне всякий интерес. Тоже мне, весельчаки...
В общем, я пришел к ближайшему кострищу, и, о чудо, на вертеле еще оставалось немного оленя. Я отхватил солидный шмат из самого вкусного места, положил на краюху забытой кем-то кукурузной лепешки и пошел назад в свой вигвам. Можешь смеяться, но твой друг-дурак чуть было не заблудился, спасибо врожденному топографическому кретинизму. А еще жуть как хотелось умять это мясо самому, такое оно было сочное, пряное, истекающее жиром... Мм... Нашел-таки свой шалаш. Захожу, а она сидит в той же позе, что я ее оставил. Как кукла, ей-богу. Правда, стоило ей увидеть исполинский бутерброд в моей руке, как глаза алчно заблестели, а желудок опять истошно заурчал. Я уверен, ни ты, ни я никогда не испытывали даже десятой части того голода, что мучил тогда Беатрис. Но... Она как сидела, так и осталась сидеть. Думаю, может, не поняла, что это я ей принес. Присел рядом и говорю, мол, угощайся. А она страдальчески так голову опускает и заявляет, что ей нельзя. «Да не бойся, никто не узнает», настаиваю я. И снова отказ. И вдруг до меня доходит. Она отказывается от еды не потому, что боится, а из-за самого факта запрета. «Приказ есть приказ», иначе говоря. Гребаные изверги... Однако я придумал простое, но эффективное решение проблемы. Можно сказать, нашел лазейку в этом идиотизме. Напустил на лицо глуповатое выражение и говорю: «Тебя прислали всячески угождать мне, правильно? Так вот, у меня просто каменный стояк от вида уплетающих за обе щеки барышень. Давай, потешь меня». Видел бы ты, Калеб, с каким изумлением она на меня смотрела. А потом засмеялась, очень тихо, хрипло, но так очаровательно и