окно. Я поглаживал ее по спине, чтобы успокоить и ободрить, и поймал себя на мысли, что мне это приятно. Будто я глажу вовсе не сестру. Я ощущал под ее тонкой блузкой бретельку от лифчика, и мне было приятно думать об этом. Я говорил сам себе, что никаких других мыслей у меня нету и не может быть, и таким образом успокаивал нарастающий внутренний голос, пытающийся меня предостеречь. Вдруг мне отчетливо представился Христос, сурово взирающий на меня, и я тут же убрал руку, поборов искушение.
Следующие несколько дней как будто бы и не отличались от моей прежней жизни, но в то же время были преисполнены чем-то для меня новым. Я думал о Лизе почти все время, старался быть возле нее, смеялся, шутил, искал повод заговорить. Однажды она улыбнулась:
— Ты что, вспомнил, что у тебя есть сестра?
— Да, знаешь, — улыбнулся я в ответ, — как-то не замечал раньше.
Она расхохоталась, и побежала на кухню своей легкой походкой, а я засеменил следом.
С меня будто спали оковы: теперь, когда я принял окончательное решение, я абсолютно свободен! Я чувствовал себя так легко и просто, и мне казалось, что я летаю. Я вставал раньше, чтобы посмотреть на нее спящую. Любовался ее фигурой, грудью, волосами. Передвигаясь по дому, я старался не смотреть на иконы, коих в нашей квартире было немало — старая привычка из детства, дабы не встретиться с кем-то из изображенных на них взглядом.
Мы довольно неплохо общались — обсуждали книги, кино, музыку. К счастью, с ней было о чем поговорить, помимо церковного пения и книг она еще много чем интересовалась.
Так прошло около недели, и я начал думать, что мое внезапное увлечение скоро уляжется. Все к тому и шло, но вот однажды мы с Лизой напились. Не то чтобы сильно, но нам хватило. Дома в тот вечер не было никого: мать уехала в очередное паломничество, отец работал в ночную смену, и Лиза вдруг предложила мне выпить вина. Я, в этом деле совсем не опытный, быстренько сбегал в магазин и купил бутылочку сладкого дешевого шмурдяка. Мы разлили вино по чашкам, включили свои любимые Бранденбургские концерты в исполнении Мюнхенского баховского оркестра и уселись на диванчик. Тусклый свет бра добавлял романтики в обстановку комнаты, и время, казалось, застыло. Сладкий приторный напиток с каждым глотком делал мою голову все тяжелее, и я все больше думал о том, что Лиза, сидящая рядом, одета в тонкую и короткую ночную рубашку, через ткань которой проступают аккуратные соски. Воображение работало на славу, и я уже во всех подробностях нарисовал себе картину того, что скрывается под этой тканью. Лиза, казалось, не замечала моих взглядов, и весело болтала о том, как ей нравятся рихтеровские интерпретации Баха. По мере того, как ее чашка пустела, голос ее становился тише и спокойнее. Вскоре она склонила голову мне на плечо и вздохнула:
— Представляешь, если сейчас отец вернется...
—