Любовник Марфы — Черная смерть

этой ночной мужской кровавой экзекуции. Вообще Марфа-Черная смерть как убийца знала свое кровавое дело. Не зря ее ценил Монолит. Была той еще очень хитрой и коварной монолитовской сукой. Умела все подготовить к убийству.

Вот она и приготовила там, в своем на двоих любовников доме в спальне постель. Правда постель была в том доме старинная и деревянная. В резьбе и уже почерневшая от времени, на резных толстых ножках, но еще крепкая и без козырьков с обеих сторон. Так, что ее можно было застелить как угодно и быстро. И главное она очень подходила как в той истории. Марфа сама это подметила, что именно, та постель, отлично просто, подходила под ночную библейскую кровавую и ужасную экзекуцию этого Рафаэля, как того ассирийского полководца Олоферна. И она Марфа уже чувствовала себя Иудифью. Она ведь была тоже еврейка и прозвище у Монолита получила за жестокость и безжалостность Иудейская кобра.

После той истории рассказанной Рафаэлю Марфой о Иудифи и Олоферне, которая закончилась кровавой и безжалостной казнью мужчины рукой женщины, ночью, в блаженстве безумной любви. У этого дурачка и совсем поехала крыша. Рафаэль, потрясенный библейским рассказом, сказала ей, что ждет просто, этого. Спит и видит себя в роли того полководца ассирийца Олоферна, и ради любимой своей, пойдет на все, что она ему только предложит. Лишь бы трахнуть хотя бы разок ее. Что мог бы даже умереть за любовь. Любовь к ней Марфе монолитовке. Говорят, он даже с кем-то поспорил, как бы, не с самим командиром Свободы Лукашем, который был тоже без ума от этой черноволосой безумно красивой с черными, как ночь глазами в прошлом фанатички Монолита. И вот добивался своего и вроде бы она ему уже поддалась. Все в это не верили, а он обещал всем торжественно и на спор сделать ее. Но при этом сам был в нее влюблен и грезил Марфой-Черная смерть. Он говорил ей, что уже представляет ее в роли той Иудифи с мечем над своей головой в постели любовника. И в воинском полевом под стенами города Ветилуи шатре, посреди своего ассирийского спящего беспробудным сном военного лагеря. Как сам тянет свою шею ей под удар того кривого острого как бритва тяжелого ассирийского меча. И как бьется в конвульсиях голым на той деревянной постели, что у нее в доме стоит и в спальне в ее женских безжалостных монолитовки руках, обливая все ложе любви своей разгоряченной от безудержных к ней любовных страстей кровью.

И вот тогда она и предложила ему поиграть в эту интересную ночную забаву. Забаву на двоих.

Да и вот, эта, постель старая, резная и уже почерневшая от времени, хоть еще достаточно крепкая и без обеих козырьков в изголовье и заднике, четко подходила, как пианист, к своему роялю, сказали бы другие сталкеры в Зоне. Была как раз к месту. Все сходилось как нельзя лучше, что ее даже подстегивало все