Двенадцать мгновений жизни Леры К.

с себя куртку, платье, а затем и лифчик с трусами. Это было настолько невозможно, что она почти ничего не чувствовала и не думала.

— Ëбаный в рот, какая ты синяя! Бодиарт чтоль? Никогда не ебал синих, блядь, гы-гы-гы... Раком, сука, быстро!

Голая Лера опустилась на колючий асфальт. Ее смачно шлепнули, раздвинули ей ягодицы и уперлись бодливым колом в щель, сладко нывшую весь вечер.

— Ë блядь нахуй, так ты мокрая, блядь, как ёбаный в рот! Вот это сука, блядь! а я думал, что буду тебя всухую, блядь...

Перед ее глазами нарисовались ноги в джинсах и мясистый хуй.

— Соси, сука! — хуй ткнулся ей в лицо. Лера никогда не сосала (все четыре своих секса с Дэном она давала ему трахать себя, и он ни о чем не просил ее), но рот ее сам открылся, мясистый хуй вплыл туда, как кляп, и Лера облепила его нëбом и языком, будто ей кто-то подсказывал, как надо делать.

Бодливый кол уже был в ней и толкал ее вперед, на другой кол, забивший ей горло; тот толкал обратно — и оба толклись в Лере, протыкая ее сразу с двух сторон. Больно не было; не было даже особо противно и страшно, хоть сердце и колотилось в груди, как муха об стекло. Старательно работая ртом и бедрами, Лера вдруг поняла, что ей просто приятно, что именно этого и хотело ее тело весь вечер, и что единственное неприятное — асфальт, впившийся в коленки.

Эта мысль еще не успела впитаться в нее, и Лера была просто послушным телом, которое еблось и сосало, еблось и сосало, отдаваясь звериному ритму. «Что это со мной? Значит, мне приятно?» — шевелилось где-то внутри; она вдруг представила себя со стороны — голую, возбужденную, напяленную на два хуя — и ужас вскипел в ее теле, и от этого захотелось еще острей и мучительней, и бедра сами выпятились и втянули в себя ебущий хуй...

— Охуеть, блядь! Ай да сука! Ты где научилась так сосать? Ооооууу...

Ее ебли все напористей. Очень хотелось, чтобы помяли груди, и еще хотелось лопнуть, раствориться сладкой болью в темноте, исчезнуть и не быть...

— Мы тебя даже мочить не будем. Как можно мочить такую талантливую, блядь, суку, гы-гы? Живи, радуйся. Мы тебя лучше ебать будем, ты будешь наша сука, — говорили ей, когда все закончилось, и заебанная Лера сидела на асфальте. На губах и в пизде хлюпала сперма, в ушах шумело, как перед обмороком, и страшно хотелось кончить.

Лера понимала, что ее жизнь чудом не оборвалась здесь, на асфальте. ...Но, когда насильники скрылись за углом — она не вскочила, не ринулась опрометью в другую сторону, а сидела голяком еще минуты три, глядя прямо перед собой, и затем взялась рукой за горящую щель.

В ней только что было плотно и туго, и сейчас снова хотелось этой плотности, и Лера разжигала ее в себе, изо всех сил ввинчиваясь в клитор. Она раскорячила ножки