Любовь и море

гутарю, вот тоби крест, — перекрестилась старая казачка, неизвестно какими судьбами закинутая в этот северный, суровый российский край.

... В те времена всей семьей спали на полу хаты, укрывшись тулупами, а Сашку положили на печи. Там было сухо и тепло. Он еще кашлял, но уже не так надрывно, да и температура спала. Мать то и дело вскакивала среди ночи и щупала его лоб. И он вдруг прижал ее ладонь к своей груди и прошептал: «Мамо. Пить». Наталья быстро принесла ему кружку чая с малиновым варением и, приподнявшись с лавки, забралась к сыну на печь.

— Пей, милый, — шептали ее губы, а протянутая в темноте рука уже приподняла его голову, а другая поднесла кружку.

Он пил жадными глотками, а когда выпил, прошептал:

— Полежи со мной, мамо. Страшно мне...

— Сейчас, милый, сейчас, — она тут же приподнялась и прилегла рядом, обняв сына.

Он чувствовал ее прерывистое дыхание и тут же вздрогнул от прикосновения ее руки, которая легла сначала на его лоб, потом прижала пальцы к губам, словно призывала его молчать, затем заскользила по груди, животу и наконец добралась до того места, которое, как ему показалось, она так долго искала. Каким-то шестым чувством он догадался, чего она хочет, и тут его «Огурец», как называли в деревне то, что носили мужики в штанах, стал наливаться богатырской силой. Он уже торчал, как кол в заборе. Мать обхватила ладонью и стала оголять его, оттягивая кожу к яичкам. Он чуть не вскрикнул от этого неожиданного прикосновения, но ладонь другой руки матери уже успела зажать ему рот.

Сделав несколько пробных движений, она вдруг навалилась на него, и он не успел и глазом моргнуть, как почувствовал, как его «Огурец» входит во что-то нежное, мягкое, теплое, влажное. Она наделась на него, наклонилась и впилась в его губы страстным поцелуем, который, казалось, вознес его прямо в «Рай».

«Ой! Что я делаю! Грех какой!» — стучало в его еще не совсем здоровой голове, но ладони сами уже прижимали упругие ягодицы матери к себе. Он так засадил ей своего «Молодца», так сильно прижал ее к себе, что тело женщины напряглось, как натянутая тетива лука, и тут же обмякло, чем-то обильно поливая его орган. Ему интуитивно тоже захотелось сделать это, он стал качать ее со всей силой, но вскоре понял, что это желание пока для него не достижимо.

... Утром он прятал от всех глаза, что все заметили. Отец за столом, когда они ложками выгребали из общего казана горячую картошку, насмешливо спросил:

— Чаво енто глаз воротишь? Аль, нашкодил, где?

— Да уймись ты, боль моя! Видишь, сынок-то наш еще не оклемался, — приструнила мужа мать.

Когда все разошлись по своим делам, он лежал на печи и думал о свершившимся. Ему даже казалось, что ничего взаправду не было, что это был лишь волшебный сон, но такой приятный, чего раньше он никогда не испытывал, но тут же другой голос