В плену февраля

твердым, заполняющим меня всего. Я стиснул зубы, насаживаясь осторожными движениями все дальше — от его размеров я даже ощутил легкое жжение, как в первый раз. Но это скоро прекратилось, и, впадая в экстаз, я начал делать свои движения плавными, но одновременно четкими и быстрыми.

Сидя на члене Стаса, я поглаживал ладонями его голый торс, с наслаждением представляя на себе его ласки.

По-прежнему в пьяном забытье, сквозь сон, он шептал чьё-то имя и в такт мне легонько постанывал, и этот стон был лаской для моих ушей. Двигая тазом все быстрее, я ускорял темп, чувствуя надвигающийся оргазм.

— Стасик, — простонал я, задыхаясь. Я больше не боялся его разбудить — в этот момент мне было безразлично всё, кроме ощущения ЕГО во МНЕ, и нашего совместно начинающегося оргазма.

— Стас... ооо... — я произнес это срывающимся шепотом, чувствуя, как напряженно пыхтит он подо мной, как напрягаются его мышцы, как мощной струей бьет сперма прямо в моё нутро.

— Да, да, — простонал я, и мои мышцы начали бешено сокращаться, доставляя в мозг взрывы эндорфинных сигналов. Моё тело непроизвольно продолжало дергаться навстречу бедрам моего пленника, а его бедра слегка двигались мне навстречу. Я тонул, тонул в этих безумных водах кратковременного удовольствия, и яростно целовал Стаса в пахнущие алкоголем губы.

В конце концов, изнеможенный истерикой оргазма, я упал на своего любовника, покрывая горячими поцелуями его не менее раскаленную кожу. Наверное, он уже проснулся и открыл глаза — я понимал, что вёл себя вовсе не так аккуратно, как предполагал устроить в своих замыслах. Но сперма вытекала из моей еще не закрывшейся попки, и обратной дороги уже не было. Стас продолжал тяжело дышать подо мной, видимо, пытаясь придти в себя и осознать происходящее и всё произошедшее до этого. По-видимому, это давалось ему с трудом.

— Ты... — хрипло произнес Стасик, и его голос был настолько тих, что я едва расслышал это слово сквозь череду громких выдохов через рот. — Ты что...

Я молчал, прекратив целовать его грудь и положив голову на его плечо. Мне не было оправдания.

Гущин прокашлялся, но голос его оставался странно охрипшим:

— Развяжи меня.

— Стас...

— Развяжи меня, я сказал.

Он сказал это спокойным голосом, не рассерженным ревом, как мог бы — просто твердым, серьезным голосом. Я безропотно повиновался.

Когда его руки освободились, он не поторопился снять повязки с глаз. Лишь сел и потер кисти, видимо, всё-таки перетянутые слишком туго. Развязывая ноги Стаса, я бросил взгляд на его запястья — на них остались отчетливые красные следы.

Я с сожалением опустил голову, но по-прежнему молчал, дрожащими пальцами путаясь в узлах.

Стас легонько оттолкнул меня, и спокойно принялся за узлы сам. На его глазах больше не было платка, и я даже застыдился своего обнаженного вида.

Справившись с обеими путами, Гущин обернулся ко мне, растеряно смотревшему на него из-под одеяла. Всё это происходило в угнетающем молчании. Нервно тикали бесившие нас обоих настенные часы, показывая без четверти четыре.

— Стас... — я опустил глаза, лицо