В плену февраля

начинало гореть. — Станислав Дмитриевич...

Что я мог сказать ему? Смягчающих мою вину обстоятельств, как не ищи, не было.

Я услышал, как Стас горько усмехнулся.

Мне хотелось броситься к нему на шею и просить прощения, но он, скорее всего, не оценил бы такого порыва, а оттолкнул бы меня и вышел вон.

Но что держало его здесь сейчас?

Я бросил на него виноватый взгляд и понял: я молчал, потому что мне было стыдно, он — потому что искал слова. Не найдя их, он просто взял моё лицо в ладони и поцеловал.

Я неуверенно отвечал на его поцелуй, как будто не я вовсе был инициатором длившегося здесь действа — но, в конце концов, раскрепостился и отдался в его объятия, подавшись Стасу навстречу всем телом. Мы молча сближались снова, и на этот раз он сам, нежно и неуверенно, проталкивал свой член в глубь меня. Я стонал, извиваясь под ним, хватая в утреннем сумраке его губы, и тихие скользкие звуки становились всё громче от ускоряемого нами темпа.

Стас, похоже, делал это с мужчиной первый раз — но пораженный всей необычностью и невозможностью для его моральных принципов этой ситуации, возбуждался так сильно, что я задыхался от его бешеных ласк и поцелуев. Черт знает, что это между нами произошло тогда — взаимное примирение, или просто одного из нас не отпускал алкоголь. В любом случае, это было, и останется в моей памяти одним из самых ярких воспоминаний.

— Стас... Ммм... — я дышал слишком сбивчиво, чтобы сказать что-то большее.

— Саш... — он прикусил мою нижнюю губу, склонившись надо мной, и железный талисманчик, свисавший с его шеи, защекотал мою кожу. — Ооох...

Он дернулся очень резко, вогнав в меня член, насколько это казалось возможным, и замер, нависнув надо мной. Глаза его были закрыты, брови — болезненно сведены у переносицы. Но это была не боль. Стас сжимал в кулаках простыни, изливая в меня новые ручьи густой спермы.

Моё тело снова свело судорогой, и мышцы туго сжимали член, находящийся всё еще внутри меня.

— Да, да... О, Стас... — я вцепился в его плечи мертвой хваткой, и не отпускал, пока волны оргазма не отпустили меня. После того, как я затих, и конвульсии стали тише, Стас вытащил из меня свой член и устало упал на диван рядом со мной.

Мы снова сбивчиво дышали и не произносили ни слова, и под нервное тиканье часов наступало мутное, снежное февральское утро.

На этот раз он прервал молчание, сверля взглядом высокий потолок гостиной.

— Саш, ты хоть понимаешь, что это?...

Его вопрос был двусмысленным, а может, и трехсмысленным, или даже больше. В любом случае я ответил фразой, о которой думал в тот момент:

— Ты не должен был... я знаю.

Он кивнул и перевел на меня уже совершенно трезвый, но не искрящийся как раньше взгляд. Он был потерянным, и одновременно каким-то сожалеющим.

— И ты... — его голос снова приобрел знакомую хрипотцу.

— Всегда, — кивнул я, и мы поняли друг друга без каких либо лишних