Папина доця

пизду...

— Как после бритья? — спросил я, стараясь говорить заботливо, по-отцовски. — Нет раздражения?

— Нет...

— А ты знаешь, что у тебя очень красивые ноги? — говорил я, протирая ей между пальчиков.

Ее ступни с самого начала свели меня с ума...

— Знаю, — ответила она и почему-то улыбнулась.

— Ну... Все. Сухая. Пойдем, шут, чаю попьем, — бодро заявил я. («Блин, как фальшиво прозвучало-то... «)

— В голом виде? — спросила Алька, продолжая улыбаться.

У нее была совершенно особая улыбка — тонкая, пронзительная, с сумасшедшинкой, совсем не идущая к ее тинейджерским замашкам.

«Ничего, перерастет — и будет такой роковой женщиной, что ой-ей-ей», думал я. «От ее улыбки уже сейчас хочется или лопнуть на месте, или...»

— А что? Ты меня стесняешься?

— Стесняюсь. Но совсем чуть-чуть, — сказала Алька, кинув в меня блестящий взгляд.

Мы прошли в кухню. Я включил электрочайник и сел рядом с голой Алькой на кухонном уголке, большом и мягком, как диван.

Было очень трудно найти тему для разговора, и поэтому я решил гнуть отцовскую линию:

— Аль... Видишь, как опасно, эээ, вступать в контакт с кем попало... Я же говорил тебе, что у нас город...

Она вдруг прильнула ко мне, обняла меня за плечи и чмокнула в щечку.

Это была совершенно невинная ласка — я видел, как дочери целовали своих отцов в сто раз крепче, — но она была такой нежной, и в ней было столько горячей женской чувственности, что у меня вдруг потемнело в голове.

— Алька, — прохрипел я. — Алька... — и привлек ее, голую, к себе, и стал целовать куда попало — в лицо, в плечо, в ключицу, в грудь... Руки сами собой поползли по ее телу, стали мять и месить его, как тесто, под губы подвернулся сосок, и я засмоктал его прежде, чем понял, что делаю...

Вдруг все запреты отпали, испарились, и я завалил ее на спину.

Она не сопротивлялась, глядя на меня темными, как у кошки, глазами, а я лихорадочно, чтобы не успеть одуматься, стащил с бедер брюки с трусами, залез на Альку — и с размаху вдвинул в нее каменный хуй, который вплыл легко, как по маслу, и сразу проник глубоко-глубоко, до упора, и распер Алькино тело до самого сердца...

Закрыв глаза, чтобы не встретить ее взгляда, я нагнулся к ней и впился губами в ее ротик, сразу ответивший мне жадными покусываниями, и добыл ее горячий лизучий язычок, обжегший меня чудовищной сладостью; ручки ее обняли меня за поясницу и вдавили в себя, и пизда благодарно обтянула хуй по всей длине...

Я еб ее отчаянно и жадно, не давая вздохнуть ни ей, ни себе. Сумасшедший ритм отнимал разум и толкал в мутную пропасть, где не было ни меня, ни Альки, а были только два жадных тела, рвущихся в бешеном галопе в никуда. Еще, и еще, и еще, и еще! — Алька попискивала от каждого толчка, и вскоре писк усилился, перешел в стон, в выкрики, в вопли, а затем и в непрерывный вой, который все нарастал