Безумие

протирала их полотенцем. Потом расставляла по полкам в шкафах на кухне... Тщательно так протирала всё.
— Мама, всё, — сказала Катька
Вот тут возникла пауза.

То есть, если всё — значит, всё... Я так и стоял на кухне, сворачивая медленно закатанные по локоть рукава на рубашке...
— Всё, конечно... Да и поздно уже..
— Катька, ты же сегодня в клуб собиралась, — сказала Лариска.
— В клуб?
— Ты! Собиралась! В клуб!
Катька прошлась своими, Сашкиными глазами по нам двоим. Как будто через оптический прицел посмотрела.
— Ах, да. Конечно. Я и забыла... Только, мам...
Лариска быстро вышла в коридор и достала из сумки три сотни (не удивляйтесь, в 2001-м это были деньги)
— Хватит?
— Спасибо, мамочка... — Катька выше была своей матери, пригнула её к себе. Чмокнула.
— Стой, — в досыл крикнул я, — вот еще сотня...
... Щёлкнул входной замок. Мама и папа покойного Сан Саныча спят. На часах 12. То бишь, полночь.

— Выпьешь ещё?
— Выпью... И кофе, если есть...
— Иди в комнату. Я всё принесу.
Я вернулся в залу. Задумался, глядя на огромный, еще не собранный стол. Без еды, без скатерти, без рюмок — он казался пустым, холодным. Огромный. Ручной работы... Этот стол теперь казался никому не нужным. Без хозяина...
— Сашка, ты где?
Я вздрогнул.
Сколько раз при мне Лариска так говорила Сан Санычу.
— Здэ... — поперхнулся я. — Здесь, — пустил потом фальцета...
— А чего ты там. Я же сказала, иди в комнату...

Я слез с дивана, нащупал выключатель, закрыл за собой дверь.
Открыл другую. В комнату, где жили Сан Саныч с Лариской.
Она сжалась в углу дивана, жалобно смотря на меня.
На журнальном столике дымились две чашки кофе. Стояли две рюмки и бутылка «Хеннеси». Стараясь не смотреть на Ларку, я раскупорил бутылку, плеснул по рюмкам...
— За Сашку...
— Только не говори больше ничего, — вскинулась Лариска, — не говори...
Хенесси правильно ударил по печени. Я стал разрушать другие органы своего организма, с наслаждением пить кофе. Кажется, это была «Чёрная карта».

Я ни словом, ни делом не приближал к себе Лариску.
Она приблизилась сама.
Вдруг обхватила меня руками и из нее хлынули слёзы.
Я сидел, как Дюк де Ришелье над Потёмкинской лестницей в Одессе стоит. Не шелохнувшись. Чуть поглаживая её локоны.
Всхлипы становились всё реже, реже...
Лариска отпрянула от меня, нащупав салфетку, вытерла глаза.
— Извини...
— За что? — искренне удивился я.
— Вы все такие...

— Какие мы все такие?
— Можно я тебе сделаю сейчас больно?
— Зачем?
— Потому что мне очень больно сейчас.
Я пожал плечами.
— Хорошо. Делай.
Вот ведь женская логика. А? Буквально «натуарилитэ».
— Маришка сделал аборт от Бедина. Тогда в 80-х...

Лариска мне действительно сделала больно. Очень. Я тогда в райкоме привязался к Маришке. На пути встал Бедин. Папа двух детей. Меня тогда колбасило не по-детски. С трудом выправился. Хотя боль осталась. Даже до сих пор. Спустя, если не соврать, четверть века... И вот сейчас узнаю: аборт. Да еще и от Бедина... Да и хрен бы со всеми с ними.
— Тебе плохо стало?
Я пожал плечами.
— Я женат был. У