лица. От жалости и ужаса ему хотелось выть.
— По-моему, тебе хочется погладить меня по голове. Правильно? Но ты стесняешься.
— Угу, — Миша поднял одеревеневшую руку и положил Жанне на макушку.
— Это не парик, не бойся.
Миша гладил Жанну по голове, стараясь не касаться свекольного рубца, а Жанна говорила ему:
— Пойми такую простую вещь. Супруги — это супруги не потому, что они ни с кем больше не спят. Супруги — это единство высшего порядка. Брак должен быть выше постели.
— А ты изменяла... тому? — спросил Миша и прикусил язык.
— Смотря что считать изменой... Мужчина и женщина не могут быть близки без секса. Секс — логический итог их сближения.
— А как же дружба? Между мужчиной и женщиной? Вот как у нас, например?
— Я про нее и говорю. Без секса такая дружба — это просто... ну, люди напридумывали себе ограничений и варятся в них, лишая себя главного. Человек ведь одинок на этом глиняном шарике, Миша. Ему хочется хоть как-то утеплиться, чтобы вокруг не было пустоты. Прилепился к другому — уже легче. Людям нужно тепло и близость. А мужчина и женщина для этого и сделаны...
— Подожди. А разве... вот мы с тобой. Разве у нас нет дружбы, нет близости? Разве тебе одиноко со мной? — спросил Миша, еле сдерживаясь, чтобы не зареветь.
— Нууу... Все равно ты меня такую не захочешь. Меня уже никто не захочет. Так что я могу только рассуждать...
— Ну что ты так говоришь? — застонал Миша, повалив ее на себя. — Ну что ты, что ты... Жанна... — бормотал он, целуя ее в красивую половину лица.
Через пять минут он с ужасом смотрел на изобильную плоть, распахнутую перед ним.
Как это получилось, он не понял, а сейчас знал только, что смертельно хочет ее, и что это желание не сладко, как со Славочкой, а горько. Зудящая, обжигающая Жаннина горечь пекла вдвое сильней Славочкиной сладости.
«Вот оно как бывает, когда изменяют» — думал он, вплывая в волосатую, как у зверя, щель, и вскоре колотился в ней, выплескивая в судорожном ритме свой стыд. Никогда он так никого не хотел, как Жанну, запретную до ледышки в сердце, и причин тому было две — ему было смертельно жаль ее, и это было нельзя. Черное, бездонное «нельзя» распирало Мишу, и он кричал, вцепившись в пухлое тело, которое жалось к нему, пытаясь урвать свой клочок тепла...