Он был титулярный советник...

Он был титулярный советник,Она — генеральская дочь;Он робко в любви объяснился,Она прогнала его прочь.

Пошел титулярный советникИ пьянствовал с горя всю ночь.И в винном тумане носиласьПред ним генеральская дочь!

Проходят века, а эта история повторяется вновь и вновь, как по кругу. Случилась она и в нашем универе — с некоторыми вариациями, внесшими в нее приятное разнообразие.

Он был преподом, относительно молодым — лет 30 с лишним — тихоголосым, скованным, застегнутым на все пуговицы. Его шпыняли все, кому не лень, от ректора до технички, а он молчал или говорил «хорошо». Когда-то, еще в бытность лаборантом, он прикормил собаку и защищал ее от всех и вся, но потом Тензора отравили мышьяком, и с тех пор его хозяин был тише воды, ниже травы.

Он носил очки и ходил, как на протезах. Студенты любили его: с ним было интересно и вольготно. Он никого не притеснял, и на его парах обычно тусовались немногочисленные ботаны, а он своим глухим, гнусавым голосом распевал им формулы. Вслед ему всегда улыбались — кто насмешливо, кто сочувственно. Даже имя у него было подходящее: Василий Иваныч Головастиков.

Ее звали странно — Ляна. Никто не знал, откуда взялось это имя, и она тоже не знала. Было в нем что-то дразнящее, влажное, как ветер с моря. Она закончила универ и осталась работать — не по профессии, конечно, а «по бумажкам», в одной из контор, где выдают справки и ставят печати.

Ей было двадцать два года. Незаметно, за кадром она расцвела из девочки в женщину, о которой если и говорить, то только охами и междометиями.

Ее оленьи глаза смотрели на всех нежно-насмешливо, как на детей. Кожа у нее была ровно-матовой, как ванильный крем, а губы всегда улыбались, но не явно, а слегка, будто Ляна знала о людях что-то забавное и умилялась про себя. Спину ее полностью, от плеча до плеча и до талии, окутывала пепельно-рыжая грива, в которой было «больше воздуха и пуха, чем твердого вещества», как выразился один местный остряк.

Всякий раз, когда Ляна вставала из-за стола, наклонялась за упавшей справкой или просто поправляла волосы — на нее смотрели, не отрываясь, все, кто был рядом. Она появлялась на работе в строгих костюмах, но была так чувственна, что казалась голой, даже если была укутана по самую шею. В ее чувственности было прямо-таки что-то неприличное, будто Ляна и в самом деле прогуливалась голышом из приемной в бухгалтерию. Иногда она позволяла себе легкое хулиганство вроде бабочки, нарисованной на щеке, макияжа в стиле fairy* или цветка в волосах, — такие вещи били наповал, вызывая умиление и дикую атаку гормонов. ___*Когда вокруг глаз рисуются узоры, как на венецианской маске. — прим. авт.

Близких друзей у нее не было, кроме котенка Кузьки, который прижился под ее столом (это было нельзя, но Ляночке негласно разрешали). Конечно, за ней ухлестывали все местные мачо. Взгляд ее и улыбка драли кровь не хуже звериных когтей, и в канцелярии всегда было полно народу.