по ней — по бокам, по груди, по животу, крепко удерживая ее и стягивая джинсы вниз...
Головастиков сидел, подобравшись, как собака в засаде... Вдруг Ляна вскрикнула.
Ее крик тут же утонул в смехе, ноющем, как плач, — но Головастиков уже выскочил зверем из берлоги, весь в листьях, и закричал:
— Она же не хочет! Вы же видите, она не хочет! Оставьте ее в покое!
Эффект его появления был оглушительным: ухажеры отпрыгнули от Ляны, как от тигра, а сама Ляна взвизгнула, прикрыв груди. Расстегнутые джинсы сползли с нее, открыв кружево трусов.
Опомнившись, парни перешли в наступление:
— Ууу, Васильиваныч! Начальство из кустов! А где Петька? Вы хотите принять зачет? А по какой паре? А вас возбуждают женщины?
Растерянная Ляна всхлипывала от смеха, трясшего ее по инерции. Головастиков и сам растерялся; он хотел что-то сказать, но сник и ссутулился.
Ляна стала одеваться. Парни меж тем раззадорились; один из них подошел к Ляне и обнял за ее голые плечи: — Лянусик не хочет одеваться, правда? Лянусик хочет наоборот, Лянусик хочет раздеваться, — и вновь потянул с нее джинсы. — Не надо, — попросила Ляна. — Оставьте ее, — вдруг твердо и глухо сказал Головастиков, подойдя к ним вплотную.
Никто никогда не слышал от него таких интонаций.
— ... Отойдите от нее, быстро! Не переживайте, Ляна, я не смотрю на вас. — А чего вы тут ваще... раскомандовался! Это не ваша собака!... Я понимаю, что вы типа препод и все такое — но если ты, блядь, не...
— Юрик! — оборвала его Ляна. — Хватит. Пойдем.
Она сбросила с себя руку Юрика, нагнулась, свесив разрисованные сиськи, подняла из листьев одежду и туфли, оделась, обулась — и пошла к главной аллее, ни на кого не глядя.
Головастиков шел за ней, сутулясь и держа руки в карманах.
— Вввася! Все испортил, блядь, — тихо сказал Юрик, наступая ему на ногу.