гнусавость, будто ее смыла лавина, прочистив ...все выходы.
— Нет, ну ты скажи: ЧТО МНЕ ТЕПЕРЬ ДЕЛАТЬ? Как я выйду такая?.. — Ты выглядишь очень эффектно. А что, ты рассчитывала на какой-то другой финал? — Я ни на что не рассчитывала. Я... я... — Сошла с ума. Ты уже говорила.
Они будто поменялись местами: обкончанная Ляна смотрела на него жалобно, а он на нее — ласково-насмешливо, в точности переняв ее прежний взгляд. — Ты... ты... Хоть бы предупредил!.. — А я пытался. Разве ты не заметила?
Ляна встала и, пошатываясь, подошла к зеркалу.
— У тебя замечательный рисунок на груди. Он удвоил эффект. Ты была права... — В чееем? — простонала Ляна. — Во всем. Кстати, я очень благодарен тебе. Мне было хорошо. — Да ну? — Да. А тебе? — Что мне? — Тебе понравилось? — Нет, — сказала Ляна, не глядя на него. — Нет? Почему? — НЕЕЕТ!!! — заорала вдруг Ляна — и прикрыла рот рукой, испугавшись своего крика.
Но было поздно: Головастиков побледнел, попятился и выбежал из конторы.
— Стой, куда? Стой! Ты... ты... ты псих, да? — Ляна ринулась было за ним, но вовремя застыла на пороге.
— Ыыыыэээ, — взвыла она, как сопливая пигалица, но тут же сморщилась: — Не реветь! Не реветь. Кузька, Кузька... — она схватила ни в чем не повинного Кузьку и минуту или две трясла его в воздухе. Кузька выл и царапался.
— Псих. Просто псих. И ты тоже, — она швырнула Кузьку в кресло, взялась за сумку и рылась в ней полчаса, пока не нашла влажные салфетки.
Подойдя к зеркалу — долго смотрела на себя, задумчиво щупая изрисованные груди и подминая их ладонями, будто взвешивая; потом долго вытиралась, размазав рисунок на щеке; оделась, распахнула окно, высунулась, смотрела куда-то, — и с силой захлопнула створку:
— Псих! И причем тут я? А, Кузька? — вопрошала Ляна оскорбленного котэ.