Он был титулярный советник...

парка, они свернули с главной аллеи и направились туда же, куда три дня назад ребята привели Ляну.

— В свое логово ведет, — шепнул Юрик. — Ребяяят, а что щас будет...

Поднялся ветер, вскружил листья — и Головастиков с Ляной пропали в золотом вихре.

Потеряв их, пацаны проблуждали по парку, пока не вышли наобум к давешнему месту и не прошли дальше, вглубь оврага.

Ветер крепчал, швыряя листьями в лицо. Туча закрыла солнце и нагнала жути; казалось, что парк манит их, втягивает и всасывает, как воронка. Пацаны уже были готовы повернуть обратно, как вдруг сквозь шелест гудящей листвы донеслись голоса.

Юрик приложил палец к губам — и полез с друзьями в заросли, стараясь не шуршать. Ветер заглушал их шаги.

Сквозь гул доносилось: — Мы простудимся... — И хорошо... так романтично... сопли...

Подойдя к краю кустов, пацаны по очереди вытягивали челюсти, закатывали глаза и корчили друг другу жуткие рожи.

Прямо перед ними, на медном ковре листвы катались Ляна и Головастиков, яростно раздевая друг друга.

Он стаскивал с нее джинсы с трусами, а она, выгнувшись мостиком, тянула с него майку... Волосы ее смешались с листьями, и вся она была в листьях, в рогатых кленовых золотинках, залетавших ей на грудь и на бедра. Головастиков смахивал их и облизывал ей тело, жадно всасываясь губами в соски и в живот, и непрерывно говорил ей что-то — а она отвечала ему, выгибаясь, как пантера:

— ... моешь... меня... — ... горькая... от листьев... — ... прополощешь дома рот... ааа...  — ... зачем... вкусно... — ... у тебя... шершавый... как у собаки... — ... я и есть собака...

Ветер усиливался, раскачивая деревья, как качели, — и с ним ускорялась возня тел, вывалянных в листве. Любовники толкали друг друга, тискались, боролись, терлись телами, непрерывно говорили что-то, улыбались и смеялись; Юрик был готов отдать половину своих оргазмов за то, чтобы узнать, о чем они говорят, — но ветер глушил слова и нес их к густому небу, синему, откровенному до неприличия, как голая щель Ляны и ее набухшие, зацелованные груди с бледным, наполовину смытым рисунком:

— ... драчун... я тебя... в ментовку... — ... совращаешь... рабочее время... — ... вылечи прыщи... тогда буду... каждый день... — ... отращивал их... для тебя... — ... колючий... и перегаром... Ииии! — Ляна толкнула Головастикова, тот ее — и они покатились с пригорка, голые и пыльные.

Сверху пробивались солнечные столбы, сверкая в листьях и в волосах ошалевших любовников. Скатившись в кучу листвы, они подбрасывали золотые ворохи в воздух и обсыпали ими друг друга, охрипнув от смеха. Голая Ляна, встав на четвереньки над Васильиванычем, закапывала его в листья и пищала от восторга, а тот покорно тонул в пыльном ковре, — но вдруг обхватил ее и повалил к себе.

Они смеялась навзрыд, как психи. Пунцовая Ляна молотила Головастикова кулаками, а тот властно держал ее и целовал ей глаза... Постепенно губы их слепились, тела вытянулись в листве, как в перине, руки Ляны оплелись вокруг шеи Васильиваныча — и его крепкие ягодицы, красные от