которые продают здесь же, у пляжа...
Каждый препод хоть раз в жизни да думал, что же там у студенток под тряпками. И вот — нате. Совсем махонькие у нее сиськи, крохотные — это и под одеждой было видно. Трогательные такие оказались, и красивые, черт их дери, правильной формы, как у мраморных гречанок, только маленькие совсем... И сосочки припухлые, вытянутые, в разные стороны выглядывают, будто любопытно им. И вся она, Лерка, такая припухлая, как детки маленькие бывают, мягонькая — под взглядом пружинит. Ну прямо атласная подушка. И пися тоже пухленькая, как складочки у всяких амурчиков-ангелочков. Нежная, безволосая... ну, ясно, что бритая, но выглядит-то совсем по-детски. И сама Лерка вся, как дите, хоть ей этой весной восемнадцать стукнуло. Виктор Палыч еще на именинах у нее был, тосты говорил, а она стеснялась, и сейчас стесняется — стоит, глаза скашивает подальше. А пися голая светит на весь пляж, и соски буравят воздух...
Он сразу понял, что так нельзя.
Ей нельзя было видеть яйца своего преподавателя. И главное — ему нельзя было видеть свою Леру голой.
По ее глазам было видно, что она тоже поняла это. Их взгляды пересеклись, в печенках кольнуло током — оба они поняли, о чем думает каждый из них.
Что теперь делать?
— Вы знаете, я за Валэрию так беспокоюсь, так беспокоюсь! Сидит за своими книжками с утра до ночи, и я ей говорю: ты хоть это самое, говорю! Юность промелькнет, и все. Вот вытащила ребенка на море... Не буду, не буду надоедать вам, Виктор Палыч, золотой мой! Давайте купаться. Вода девятнадцать градусов по Цельсию, представляете?..