и невозможно выдержать...
Он положил ладонь Лере на сосок и беспомощно улыбнулся ей. Она в ответ расцвела такой улыбкой, что Виктор Палыч еле сдержался, чтобы не оседлать ее и не поиметь прямо здесь, на камнях.
— И что нам теперь делать? — спросила Лера.
— Не знаю. Смертельно хочется... сама знаешь чего.
— Тут камни острые. Больно будет.
— Знаю... Можно? — он сунул пальчик в ее раковинку.
— Угуууу... — протянула Лера, вытягиваясь и закрывая глаза.
Ножки ее раздвинулась. Виктор Палыч осторожно щупал липкую драгоценность, покрывшись гусиной кожей, потом попробовал слегка подрочить раскрытые лепестки... Лера заскулила, и Виктор Палыч решился: лег у нее в ногах, ткнулся ртом в бутон, обжегший язык двойной дозой соли — своей и морской; руки вытянул к отвердевшим, как голыши, соскам, смял их, скрутил в комочки и всосался в горько-соленую впадинку...
Лера гребла пятками гальку. Виктор Палыч лизал ее жестоко, с подсосом, обволакивая клитор языком, чтобы Леру продрало до печенок, — и она обкончалась бурно и благодарно, и бедра Виктора Палыча плясали вместе с ней на гальке, пока фонтан наслаждения не прожег мокрые камни...
— Как нам теперь быть? — спрашивал он, поглаживая Леру по расслабленному телу. — Как встречаться, учиться? А?
— Не знаааю, — блаженно мычала Лера.
— Я же твой педагог. Ну что мы натворили, Лер? — вопрошал Виктор Палыч, целуя ее в соски. Лера вздыхала и мычала в ответ. Ее волосы растеклись по берегу мокрыми черными змейками.
Вокруг не было никого — только берег, ослепительное солнце и море, холодное, как мурашки в животе.