Бремя любви

же самое слово воспринимать-осознавать как образное обозначение банального прессинга... скажем, «гонять на плацу», или — «заставлять-вынуждать кого-либо что-либо делать», или даже просто «ругать-укорять за что-либо»; Максим, говоря это многозначное слово, подразумевает его переносный смысл, а, тут же слыша это слово в ответ, понимает его буквально, — сплевывая в сторону, он презрительно кривит губы:

— Я что — извращенец? Они же, бля, оба — нечеловеческой красоты... уроды, бля! Ночью приснятся, и — не проснёшься...

— О! А ты, Макс, оказывается, эстет... — слышится в ответ приглушенный смех.

— А что в этом плохого? В человеке должно быть всё прекрасно: и душа, и тело...

— Да, но особенно — тело... точнее, так: сначала должно быть прекрасно тело, а уж потом — душа. Тело, Макс, на первом месте, — в голосе говорящего снова слышится лёгкая и вместе с тем откровенно нескрываемая — отчетливо звучащая — ирония.

— Ну... всё правильно! Чего ты ржешь? Взять, к примеру, этих двух «моя-твоя-не-понимает» — из моего отделения...

— Майн ю нот андэрстэнд... получается полная чушь.

— Э-э-э, бля, не умничай! Что за манера — показывать своё превосходство там, где заведомо знаешь, что собеседник твой будет в однозначном проигрыше, — Макс, говоря это, недовольно морщится.

— А кто виноват? Я тебе зимой предлагал: давай вместе учить язык... а ты что мне тогда ответил?

— То же самое, что отвечу сейчас: на хрена мне язык твой нужен! Я, в отличие от тебя, патриот... но я тебе не об этом сейчас — я о другом, более важном. Ты сказал мне про тело... так вот — про тело: если взять, к примеру, этих самых орлов из моего отделения, то у меня на них, на плоскожопых представителей степной фауны, даже не шевельнётся — хоть ты мне за траханье с ними, этими экземплярами нечеловеческой красоты, самосвал бабла подгони! А вот на некоторых... — Макс, дурачась, толкает Андрея плечом в плечо, — на некоторых умников у меня при любом удобном случае подскакивает не хуже, чем по тревоге срывается с койки плакатный отличник боевой и строевой подготовки...

— Вот-вот... я же именно об этом и говорю: утонченная ты, Макс, натура... эстет, одним словом, как тебя ни крути — какой стороной ни поворачивай! И всё это — благодаря армии. Другие в армии черствеют, ожесточаются — и душой, и телом звереют, а ты, Макс... ты — наоборот...

— Издеваешься? — Максим, улыбаясь в ответ, вновь толкает смеющегося Андрея плечом в плечо.

— Ничуть! Констатирую то, что вижу...

— Ага... это, бля, точно! Я сегодня наблюдал, и что ты видишь, и что ты констатируешь...

Максим произносит это, по-прежнему улыбаясь, и кажется, что голос его ничуть не меняется, но Андрей, за полтора года совместной службы изучивший Максима вдоль и поперек, улавливает в интонации его голоса какое-то скрытое, почти неуловимое напряжение... и ещё: хотя Максим говорит в повествовательной форме, ни о чем у Андрея не спрашивая, но Андрею в голосе Максима слышится именно вопрос... скрытый вопрос.

— Ты о чём? — чуть помедлив, отзывается Андрей.

— Об этом самом...

— О чём —