Как это получилось — никто из них не понял, но взбухший, сжатый, невыносимо твердый хуй Иван Евгеньича был глубоко в Даше и сверлил ее, влипая еще глубже.
Даша внутри была горячей и плотной, как ядра звезд, Иван Евгеньич ощущал хуем ее жар и ебал быстро-быстро, чтобы не сгореть, но сгорал еще сильней — и еще быстрее ебался, как маховик, как бешеный маятник. Это было, как в его сне, — и это был не сон. В Дашиных круглых глазах застыл взрыв изумления (так бывает, когда картинка застывает на экране зависшего компьютера); Иван Евгеньич крепко держал ее за бедра и сам таращился, как филин, потому что во все это нельзя было поверить...
— Что вы делаете? — шептала она, когда Иван Евгеньич давно и глубоко был в ней.
Или не шептала, а просто стонала, лопаясь от его хуя, накипала густой накипью и тужилась в оглушительных корчах, и Иван Евгеньич простреливал ее насквозь, как из брандспойта, и им было горячо и хорошо, смертельно хорошо кончать вместе, корчиться и кричать оттого, как больно срослись их тела...
• • •
Дашенька была целочкой, и оттого Ивану Евгеньичу было в три раза, в десять раз, в сто раз стыднее. Когда они выкончались до огоньков в голове, и когда таращить глаза уже было нельзя, он хотел сказать ей «прости!» — и не смог, почувствовав, как это будет фальшиво. Его даже передернуло.
Поэтому он сказал ей «спасибо».
Прозвучало тоже не ахти как.
— Не за что... — прошептала Даша.
Больше они не говорили о том, что произошло.
Она ходила заторможенная, притихшая, как привидение. Иван Евгеньич тоже превратился в призрака. Нужно было полежать с ней, обцеловать и обгладить все ее замечательное тело, увидеть наконец ее грудки, вылизать ее разъебанную писечку, чтобы...
Но все это было нельзя.
Назад они ехали, как учитель и ученица. Иван Евгеньич говорил на учебные темы, Даша слушала, кивала — и даже ее веснушки старались вникать в умные речи педагога. Оставаясь наедине с собой, тот дергался и ныл — «надо поговорить с ней, надо все обсудить, надо... «Но не говорил, не обсуждал и прятался за стеной официоза.
С каждым уроком (Даша, естественно, продолжала ходить на занятия) — с каждым уроком эта стена давила все сильней. По специальности у них ничего не получалось, и Иван Евгеньич ставил в пример Даше способную Люду Каравайкину, а сам терзал себя:
— Подумать только — выебал собственную студентку! Новенькую, первокурсницу, невинное создание...
Думать такое о себе было странно, как если бы он ограбил дом престарелых.
Однажды Даша пришла какая-то совсем смурная. Весь урок она протупила, отвечая невпопад, и под конец, когда они уже попрощались, обернулась и сказала:
— Иван Евгеньич... Мне надо кое-что вам...
— Что? — поднял брови Иван Евгеньич, похолодев от ее тона.