и мягкосердечное лицо, испещренное глубокими морщинами, делало его похожим на доброго старичка-лесовичка.
— Заходи, дуреха, не боись Полкан не тронет, — хмыкнул в усы мельник.
Всё еще настороженная девушка прошла внутрь, стараясь не смотреть в глаза хозяина. Обернувшись к красному углу, беглянка поспешно перекрестилась на икону и принялась осматривать отшельничье гнездо. Изба Захария на вид ничем не отличалась от обычного крестьянского жилища, все та же огромная на полкомнаты русская печь, лавки вдоль стен, грубый стол посредине, на котором трепетал огонек фитиля, воткнутый в плошку с жиром, длинные половики на полу, окна, затянутые рыбным пузырем, закопченный сажей потолок. Разве, что запах внутри стоял необычный, старческий, но к которому примешивались разноцветье ароматов трав и настоек, махорки, кедровых шишек, дубовых листьев и сушеных шкурок животных. То ли от этого душка то ли от прыганья через ограду голова Устиницы закружилась, и она присела на лавку, чтобы ненароком не упасть в обморок.
— Хороша же, девка, — усмехнулся знахарь, — это как же ты в таком виде честной народ пугаешь.
Только теперь девушка обратила внимания, что в суматохе с псом, тот оттяпал ей большой кусок рубахи чуть не до пояса, так что теперь ее ноги были абсолютно голыми, сверкая белизной полных ляжек. К тому же, так как она присела на лавку, в таком положении видно было не только ее мягкие окорока, но и заросший кудряшками цветок вульвы. Сгорая от стыда, крестьянка сжала ноги вместе, впрочем, полутьма в избе и так не позволила бы подслеповатому Захарию рассмотреть этот запретный плод женской невинности.
— Это меня ваш бесов Полкан оборвал, дай, дедушка, чем прикрыться, — смущенно произнесла Устиница.
— А у меня, что тут амбар сарафанов и проходниц для девиц, которые по ночам на заборах висят и хозяину покоя не дают, — прошамкал старик, — сиди уж так. Тебе в следующий раз наука будет, как по чужим дворам лазить, да и мне, деду, порадовать глаз, ляхи какие ладные, кровь с молоком, так и ущипнул бы.
— Не совестно вам, дедушка, — укорила крестьянка, — тут беда такая, а вы смеяться надо мной вздумали.
— А мне чего совеститься, я по ночам не бегаю и духов зазря не тревожу, а на старости лет на красоту девичью чего бы ни глянуть. Дайка я к тебе лампадку поставлю на лавку — не видно мне всех прелестей твоих. Так чего там случилось у тебя, рассказывай, — проворчал мельник, перенося плошку с коптящим салом на лавку.
Голые ножки девушки осветились, открывая прекрасный вид для старика. Устиница еще крепче сжала их вместе и прикрыла средоточие своей прелести ладошками.
— Прогневала я, Параскеву Пятницу, — начала она, — пряла после захода, а она родимая увидела, да и наказала сорок веретен напрясть до зори.
— Не Параскева она, а Мокошь, — вскрикнул Захарий, — наша сродственница, Русь испокон веков защищающая, и вашему бабскому племени неразумному первая помощница, особливо вот таким девкам краснобоким на выданье. Это все попы выдумали чужим именем