ее наречь, когда истинную веру русскую погубили, чтобы забыли мы свои корни и сродство с богами словенскими, да только есть волхвы старые, которые ее не забывают. А пряла ты зря, не переносит она тех, кто ее законов не чтит. Ты лицо ее видела ли?
— Да, дедушка, страшное, такое, все в язвах каких-то, — затараторила крестьянка.
— Это такие неразумные хозяйки как ты ее искололи. Еже ли какая баба по своему глупому неразумению начинает прясть или шить, или тесто месить в пятницу, то веретена да иглы эти втыкаются в богиню, а за то она, когда баба глупая рожает помощи ей не кажет и приговаривает: «помогу тебе, как управлюсь с работой, как ты в пятницу».
— Что же со мной будет? — всполошилась Устиница.
— Это уж как Мокошь-родительница решит сама, может просто проткнет тебе руки поганые веретенами, — хихикнул старик, — а может и кожу сдерет живьем, это уж ее воля.
— Как же это, дедушка, — причитала гостья, — не уж-то и помочь никак нельзя, ты же водишься с темными силами, попроси у нее за меня, а я тебя отблагодарю.
— Дура, ты, видать, весь ум у тебя в красоту перешел, — бросил мельник, — ни с какими темными силами я не вожусь, волхвы природных духов чтут и их волю исполняют. Закон великий, что при сотворении мира был, его не изменить и боги ему следуют и все живое ему подчиняется и букашка лесная и крестьянин. Раз нарушила повеления Мокоши — будешь наказана.
— Так ведь я и не нарушала, — всхлипнула девушка.
— Как не нарушала, сама рассказываешь, что работала.
— Я после вечерней зорьки уселась за прялку, да только мысли худые пошли, так что я не работала, я это... ну сама себя приласкала, — вспыхнув румянцем стыда, тихо произнесла она.
— Рукоблудила что ль, — загоготал старик.
Он наклонился над девицей и его ладони легли на ее голые бедра. Испуганная крестьянка подняла взгляд и, отпихивая чужие руки, вскрикнула:
— Что ты это, старый распутник, задумал.
— Мокошь она ведь такое дело любит, как какая девка свой цветочек потеребит, так Мокоши услада, очень она почитает рукоблудниц. От этого огонь разгорается, к ласке красоту подготавливает, девицу к любви тянуть начинает, так жизнь и рождается, — шептал знахарь, становясь на колени перед гостьей, — Покажи, милая, где там твой бутон потаенный.
Замерев от страха, Устиница неуверенно расслабила руки и пальцы старика продолжили свое движение по нежной поверхности ножек.
— Как же так, дедушка, — замялась она, — ведь грех это большой, искушение дьявольское.
— Какой же это грех, — пел Захарий, поглаживая девушку, — Любовь она всему живому мила, сладость дарит и радость пробуждает. Сладко ли было тебе трогать себя, красавица?
— Ой, как сладко дедушка, словно легкая становлюсь и душа вверх взлетает, — размякла крестьянка, раздвигая ноги перед бесстыдным хозяином.
— То-то же, потому попы и восстают против веры нашей незапамятной, что она любви учит, а их ученье только скорбь, да дрожь от гнева божьего. Раньше знаешь,