Таёжный Абырвал

пытаясь сопротивляться или как-то иначе выказать свой протест тому, что снова вытворял с ней её отпрыск. Но с другой стороны, сказать, что она отдаётся своему сыну добровольно, не повернулся бы язык ни у кого. Было совершенно ясно, что в этом дуэте, Екатерина Михайловна несомненно не более, чем пассивная жертва.

И снова, как и в прошлый раз, Борис неспешно и неумолимо, намотав одной рукой длинные шелковистые тёмные волосы матери на кулак, а другой, сжимая её бедро, принялся качать, опять уподобляя свою мать непотребной женщине, чьё призвание утоление низменных мужских потребностей.

И снова, этим двоим не было никакого дела до окружающего мира. Во всяком случае, ни он, ни она не обратили ни малейшего внимания на замершую в дверях в немом ступоре Марию Михайловну.

Боясь даже вздохнуть, на цыпочках, Мария Михайловна, попятилась назад и медленно-медленно затворила дверь парной.

Кровь стучала в висках. Руки тряслись. Без всяких сил она едва ли не повалилась на лавку, ухватившись дрожащими руками за край стола. В голове царил полнейший сумбур.

В каком-то нервном странном возбуждении, она снова вскочила на ноги. Замерла, не зная, что и подумать, — мысли, словно, стая перепуганных галок в невообразимом хаосе метались в её голове. И бедной взбудораженной женщине никак не удавалось ухватиться ни за одну из них.

Не помня себя, но не в силах преодолеть какое-то болезненное непреодолимое наваждение, она на цыпочках снова подкралась к двери и взявшись за ручку, какое-то время колебалась, мысленно уговаривая себя прямо сейчас развернуться и со всех ног убежать прочь из бани. Но нет, она была не в силах перебороть это нездоровое дьявольское искушение.

Мария Михайловна, чувствуя, что сердце едва ли не выпрыгивает из груди, едва-едва приоткрыла дверь, — ей было достаточно и узкой щёлочки.

Тела матери и сына уже покрывал обильный пот. Боренька уже долбил во всю, размеренно и размашисто, ухая, будто паровоз, опять, казалось, и не задумываясь об ощущениях своей матери. Но определённо, в этот раз выносить яростные вторжения мужского достоинства давалось Екатерине Михайловне определённо легче. Во всяком случае, на глаз, любовный корень Бореньки без видимых затруднений легко на всю длину проникал в глубь женского зада и так же легко выходил наружу. Правда, каждый раз, когда мужские бёдра с громким шлепком впечатывались в женские ягодицы, Катенька жалобно вскрикивала, прогибаясь в спине и аж подпрыгивая на цыпочки, чтобы хотя бы на чуть-чуть уберечь свою измученную попку от безжалостно таранящего её мужского фаллоса.

Катенька с присущей ей от природы грацией лани изгибаясь в талии и выпячивая попку навстречу сыну, красиво стояла — именно, что красиво, этого нельзя было не отметить, — согнувшись, упираясь руками в стенку. А Боренька, всё так же по-хозяйски держа одной рукой родительницу за волосы, а другой за талию, сосредоточенно сопя, с явным удовольствием, засаживал — по-другому это и назвать нельзя — свой фаллос в податливый женский зад.

Впрочем, Екатерина Михайловна хоть и не сопротивлялась и покорно стояла, пока её употребляют