Из цикла «В отцы годится» №5: На круги своя

Ага! Как ни странно...

— Чего? Мира?

— Нет, всего лишь поселка Лоухи... Но мне этого хватило... Иииииы!

Счастливая Илька повисла на шее у Сухорукова, бодая его грудями.

Это и правда было удивительно : голые тела, ощущение небывалой свободы, теплое море, отчаянно синее небо, цветные дома на берегу... Сухоруков вдруг превратился в того самого мальчика Ильку и орал вместе с лучшей в мире девочкой. Та висела у него на руках (в воде это выходит ловчее, чем на суше) — и они визжали вдвоем, как малолетние идиоты, радуясь, что опасность миновала, что они вместе, что они голые и им так хорошо.

— Как пойдем обратно? — спросил Илья Степаныч, когда они наплескались и навизжались. — Ты же совсем голенькая у нас...

— Не знаю. Может, вы мне дадите что-то одеться?

— У меня плавок нет, только шорты и футболка. Она тебе как раз до самого интересного места... Что ты чувствовала, когда бежала голышом?

— Если честно — ничего. Только желание увести их за собой от вас. Я еще останавливалась и дразнила их...

Сухорукова кольнула в нервы какая-то заноза, которая называлась, может быть, совестью, а может, и как-то иначе. Он обнял Ильку за бедра, и они вышли на берег — на глаза компании граффитистов, расписывавших набережную.

Илья Степаныч сразу ощутил срамную щекотку там, где должны были быть трусы, и одеревенел. Илька тоже застыла.

— Да, вот теперь я чувствую все, что полагается, — шепнула она ему. — Жесть, никогда не думала, что будет так.

Граффитисты так заинтересовались ими, что повернулись спинами к своему шедевру. Вряд ли они впервые видели голых на этом берегу, — наверно, дело было в Ильке, на которую и в одетом виде пялилось всё, имеющее глаза. Нагота действовала на нее совсем не так, как на Сухорукова: она гордо приосанилась, выпятив грудь.

— Хай! — помахала она граффитистам.

Сбылась заветная мечта Ильи Степаныча: его жену видели без всего.

У него даже голова закружилась. Какое-то невероятное, безразмерное везение, которого он не заслужил, уберегало его от опасностей и дарило мечту за мечтой...

— У меня идея, — крикнул он Ильке. — А что если мы попросим их тебя раскрасить? Будет бодиарт! Раскрашенное тело — это уже не голое, так и по городу можно... А?

Илька сопротивлялась минуты три. Потом ее обступили взбудораженные граффитисты, вытерли насухо тряпкой, облапав все тело, и стали поливать из своих баллончиков — с трех сторон сразу. Илька завизжала (краска была холодной) и сразу превратилась в черно-красно-желтое нечто, меняющее цвет на глазах. Ей выкрасили и лицо, и волосы, и выпуклую ее раковинку... Илья Степаныч стоял и мял хозяйство под шортами, надеясь, что никто не видит.

Потом, когда ее покрыли десятью слоями, превратив в мерцающего посланца иных миров, и нафоткались с ней досыта, — гордый Илья Степаныч взял Ильку за черную руку, и они пошли в гостиницу.

Каждый миг этого пути откладывался незабываемым калейдоскопом в их памяти. Они почти не говорили, полные взглядами прохожих, которых, как на грех, было много. Голую Ильку фоткали,