Лихорадка, охватившая преподобного Джабстона, проходила в легкой форме, хотя и вызывала у него множество странных мыслей и фантазий. Он слышал, что мисс Маркхэм ненадолго заходила к нему, очевидно, чтобы сообщить, что миссис Смит плохо себя чувствует и не может его навестить.
Возможно, размышлял он, его экономка заболела той же болезнью, что и он. С другой стороны, у него мелькнуло смутное подозрение, что в это дело вмешалась рука Ванессы, хотя он и не мог знать, с какой целью.
Лихорадка действует на людей по-разному, и в случае Персиваля она вызывала у него эрекцию даже чаще, чем обычно. Он надеялся, что Милдред не заметила, как он натягивал простыни во время ее частых визитов в его комнату, принося ему горячий пунш или что-то подобное.
С другой стороны, он втайне желал, чтобы это произошло, потому что ему было любопытно, какова будет ее реакция. Милдред была вдовой, всего на четыре года моложе его, обладавшей весьма крепкими, выпуклыми и аппетитными прелестями, на которые он не раз бросал свой похотливый взгляд. Теперь, когда он лежал в постели, у нее была причина склоняться над ним, и зачастую он с большим трудом удерживался от того, чтобы не погладить ее красивые округлые груди, когда они парили рядом с его лицом или плечом.
Однажды, во время подобных упомянутых нами мысленных мечтаний, он все-таки не смог совладать со своей блуждающей рукой и, принимая чашку чая из рук своей сестры, кончиками пальцев погладил сосок, который был скрыт ее коричневым платьем, а под ним — нижней сорочкой.
При том прикосновении — мимолетном, как ей показалось, — Милдред покраснела и сказала, что оставила чайник на плите, заставив себя отступить с явным покалыванием в груди, оставив Персиваля в страхе, что она может обидеться.
Однако Милдред не обиделась, а наоборот, — винила себя, поскольку была странно взволнована. Своего брата она считала самым честным из людей и очень боялась, что в последнее время сам дьявол постоянно что-то нашептывает ему на ухо. Скромная и тихая во всех отношениях, она все же ощущала какое-то волнение в чреслах, которое иногда выдавало в ее глазах лишь блеском разочарования и упрека самой себе. Добравшись до кухни и оставшись одна на холодном, выложенном каменной плиткой полу, Милдред прислонилась к двери и с грустью подумала о своих похотливых мыслях. «Надо снова выйти замуж», — мысленно сказала она сама себе, но тут же отбросила эту мысль, потому что подобные союзы часто приводили к осложнениям, с которыми ей не хотелось связывать свою жизнь.
Это единственное прикосновение к ее груди было первым за многие годы, и грудь ее была так чувствительна, что она даже почувствовала от этого легкое покалывание в животе.
— О, Перси! — в отчаянии прошептала она, пытаясь позвать на помощь, потому что не было никого, к кому она могла бы обратиться за помощью и утешением, кого-то, кто мог бы утешить ее и направить на путь праведных мыслей, как она уговаривала