Сиреневый туман

со скамейки, она, не отлипая, потянулась за ним, обхватывая его за шею. Ему пришлось обхватить ее двумя руками за талию, чтобы ослабить нагрузку на шейные позвонки, и, разогнувшись, он понял, что стоит посреди раздевалки в костюме, а на нем маленьким щенком висит ревущая ему в ухо Анютка, и он аккуратно придерживает ее под ягодицы, чтобы не уронить.

Это было уже слишком. Глаза затянула мутная пелена. С силой оторвал от себя полудетские ручонки, оттолкнул, с усилием поставил на пол. Задыхаясь, выдохнул:

— Ты кончай это, Соловьева, а? Неспортивное, понимаешь, поведение тут... развела!

Она бы все поняла, но он был сейчас какой-то не такой, как всегда, даже когда ругался. Он был чем-то страшно смущен и напуган. Она вмиг это поняла своей маленькой любящей душонкой. Он был зол на себя, зол на нее, на весь мир. Он за что-то ненавидел ее, и ненавидел себя за эту ненависть. Он был страшно ЧУЖОЙ. Доли секунды ей хватило, чтобы осознать: их отношения никогда уже не будут безмятежно-прежними. Что-то сломалось и рухнуло. Он не будет для нее только поддержкой. Она не будет для него просто любимой ученицей. Аня молниеносно схватила спортивную сумку, кеды, одежду в охапку и вылетела из раздевалки, сразу за дверью впечатавшись в светлый джемпер отца.

— Поехали! — Скомандовала она, кидая ему сумку и на ходу, подпрыгивая, пихая ногу в джинсы. Отец ни о чем не спрашивал. Захочет — сама расскажет, такова была его немудреная педагогическая философия. Весь вечер она просидела у окна, глядя сквозь слезы на мутные капли, заливающие оконное стекло, а назавтра достала с антресолей фирменные ракетки и потопала в федерацию бадминтона к маминой подруге, давно приглашавшей ее к себе. На тренировках она со всей дури впечатывала в легковесный воланчик всю свою неразделенную любовь и невысказанную ненависть. И через три года заработала первый юношеский.

... Предгрозовая темнота накрыла поселок, заклубилась тучами над участком, в давно не мытых окошках гостевого домика сгустился душный мрак. Тело налилось тяжелым потным блеском. Расул неожиданно для себя опустился на колени и сделал то, чего даже не мог представить раньше в своем исполнении: с наслаждением прильнул губами к сочащимся влагой, теплым, терпким, упругим складочкам. Всосал их в себя, закрыв глаза, прислушиваясь к новым ощущениям. Он. Лижет. У женщины. Стоя на коленях. В этом не было ничего ужасного, унизительного, только его бесконечная нежность и ее доверчиво вздрагивающая юная плоть. Он протянул руку к соскам, потянул один вниз, не переставая с наслаждением работать языком. Анечка застонала и выгнулась, еще плотнее вжимаясь в его лицо промежностью. Она ощутила, как что-то неуловимо изменилось в их раскладе. Он больше не был грубой тварью. Он начал чувствовать и понимать ее. И она была ему бесконечно благодарна. Приятное тепло разливалось внизу. Она ощущала себя текущей сучкой и обожаемой принцессой одновременно. Расулу захотелось увидеть ее: стонущие губы, полуприкрытые в наслаждении глаза, гримасу страсти,