Нью-Йорк, чтобы передать ей картину, — сказала она, указав на пакет, который имел форму довольно большой работы изобразительного искусства.
— Вы, должно быть, ее муж, Роберт. Не могли бы вы мне помочь? Пока шла от машины к вашей входной двери, немного устала, — сказала она, переступая порог и пытаясь поднять картину.
Я взял у нее сверток и вошел за ней в дом. Она, казалось, знала план этажа, когда направилась прямо в большую гостиную. То, как она произнесла свое имя, как будто я должен был ее узнать, сбивало с толку, как и ее четкое знание меня и моего дома. Я никогда не встречал никого с фамилией Дю Монт и не слышал, чтобы эту фамилию кто-нибудь называл. Аврил говорила по-английски с легким, но отчетливым французским акцентом. Ее акцент соответствовал ее имени, и я переосмыслил свое первое впечатление о ее расе, она не была полностью восточной.
Я усадил Аврил в старомодное кресло, унаследованное нами от матери моей жены, и предложил выпить. Она попросила чаю.
— Формоза Бай Хао, если он у вас еще есть. Боюсь, что Карен вызвала у меня зависимость, — сказала она, назвав дорогой чай, который любила моя жена и держала под рукой для посетителей и в особые моменты.
— Нет проблем, — сказал я, теперь совершенно сбитый с толку тем, насколько хорошо эта женщина знает мою жену.
Подав чай своей гостье, я сел напротив нее в большое кожаное кресло с откидной спинкой с кофе — вкус чая Формоза меня никогда не привлекал.
— Извините, пожалуйста, за мой внешний вид, я работал во дворе, — сказал я.
— Не надо извиняться, вы такой же красивый, как описала Карен. Это я должна извиняться. Сегодня утром я позвонила ей, внезапно вспомнив, что мне требуется доставить ее портрет, но она не взяла трубку. Я еду в Нью-Йорк для обсуждения ретроспективной экспозиции Филиппа в Музее современного искусства. Я оставила ей голосовое сообщение, но возможно, она его не получила, — сказала она между глотками чая, как будто я должен знать, кто такой Филипп.
— Она не могла быть здесь ради вас. Думаю, сейчас, когда мы разговариваем, она — в Калифорнии... или только что прилетела, потому что здесь, у нас — ранний полдень, а там — еще утро. Она — в гостях у нашего сына Оскара, — сказал я.
— О, боже, мне следовало позвонить раньше. Мне так хотелось увидеть, как она ее повесит. Я думаю, что это — одна из лучших работ Филиппа. Безусловно, сделанная с любовью, хоть и немного непохожая на его обычный стиль, — сказала она.
Я собирался спросить ее, кто такой Филипп, да, собственно, и она сама, когда она опередила меня, открыв картину, поставив ее рядом с собой на диванчике. Коричневая обертака отпала с шорохом оберточной бумаги, что напоминало Рождество и дни рождения, которые мы праздновали в этой самой комнате. Но для меня это было словно громкий крик. Это отбросило меня назад на спинку кресла, как человека, который