постель. И он, даже не думая, полностью ей, подчиняясь, как теперь во всем послушный раб и любовник, тот час же, как тот полководец Олоферн, упал на свое гибельное любовное ложе. Как, говориться как и заказывали, на ту уже разодетую в шелках и кружевах белоснежную свежее застеленную ее Марфы собственными женскими руками именно для него ее любовника специально приготовленную резную деревянную без обеих козырьков по обе стороны с толстыми ножками постель. Втыкая свой тот раздутый мужской детородный здоровенный длинный отросток в шелковые подвернутые под перину простыни и в саму ту пуховую перину под собой. Желающего безудержной и безумной той ночью любви с кровожадной на всю Зону монолитовкой еврейкой по прозвищу в рядах Монолита Иудейская кобра.
Засыпая от дикого хмельного перепоя, он неустанно и постоянно молил ее о любви, как тот полководец Олоферн. Заплетающимся онемевшим пьяного ловеласа и бабника языком, который еле ворочался у него во рту. Просто не затыкаясь, даже слушать надоело, как говорила Марфа. Молил в любви свою, Иудифь. И все о близости и любви. И уже совершенно, не соображал совсем в том беспамятстве, теряясь в пространстве и во времени не в силах подняться со своего смертного в будущем любовного мужеского ложа и от того хмельного хитроумного и коварного зелья, смешанного с вином. Он дико заерзал на торчащем своем раздроченном здоровенном с оголенной головкой члене по своей теперь смертника любовника постели. Засадив его туда с остервенением жеребца производителя и втыкая его туда, и обратно в простыни и перину под собой, по самый волосатый рыжий лобок, разложив бурлящие под собой на шелковых простынях в переизбытке спермы яйца.
Марфа, сказала Фэне, сама, удивлялась, как он тогда еще не кончил. При первом заходе. Еще до начала экзекуции. Все дрочил и дрочил в постель, непрекращая и долго, прямо перед ней. Порой задирая свою косматую и растрепанную пьяного кобеля паршивого черноволосую башку. Громко дыша с надрывом и стеная как ненормальный, ронял ее снова в большие пуховые в шелковых наволочках с кружевами подушках. Закатывая под веки свои полуоткрытые на страстном преисполненном неистовой любовью глаза и дико шевелящиеся под ними синие зрачки. Потом ронял ее снова в подушки и так повторялось снова и снова. Но он все не кончал, выматываясь из сил и уже вспотев и истекая едким вонючим мужским потом терял свои силы и слабел.
Марфа брезгливо сплюнула, потом продолжила, он просто в безумном таком состоянии трахал ту постель, словно ее. И это было одновременно занимательно со стороны и одновременно оскорбительно и противно. Вызывая нестерпимую ненависть и бешенство.
Она выругалась, на чем свет стоит, затянувшись снова сигаретой, плюнула снова в огонь костра и помолчав немного и щуря в огонь красивые свои черные монолитовки женщины глаза, продолжила, рассказывая как приступила к казни Рафаэля. Как его казнила. Как того ассирийского библейского полководца Олоферна, своей лично рукой, рукой Марфы Иудифи. Совершенно безжалостно и