Раб

Будет тепло, самое время для поездок с детьми. Брат хитрил — я прекрасно знал, что грядет очередной семейный совет. По мою душу.

Идея, что мне следует жениться, обсуждалась не однажды. Моя семья упорно не желала признавать за мной право самому решить этот вопрос. Я не хотел брать на себя новую ответственность — слишком многое мне пришлось сделать ради благополучия родственников. А теперь они в благодарность за мою заботу стремились устроить мое семейное счастье. Предстояла очередная встреча по этому поводу.

Я любил ...свою семью. Меня радовала перспектива увидеть братьев и сестер с их «вторыми половинками», моих племянников и племянниц. Младших я еще не видел — Сигрун полгода назад родила близнецов и собиралась приехать с ними. С приездом родственников жизнь в усадьбе стала намного веселее.

Сложившегося уклада жизни я менять не стал — Уголек по-прежнему ночевал со мной, и для родственников это не было тайной. К моему выбору любовников они всегда относились спокойно, и у меня не было оснований ожидать другого в этот раз. Я ошибался. Видимо, со стороны было заметно, какую большую роль в моей жизни он стал играть. У братьев и сестер он вызвал интерес и недоумение. Они пытались заговорить со мной на эту тему. Мне надоело искать способы ухода от неприятного разговора, и во время очередного обеда я заявил во всеуслышание:

— Это моя жизнь. Я устраиваю ее так, как хочу сам. Прошу вас, не надо больше меня воспитывать, стараться исправить. Надеюсь, вы меня правильно поняли.

Действительно, больше разговоров о моем наложнике при мне не затевали, но вот Стейнмоду устроили настоящий допрос. Я был уверен, что управляющий не даст себя в обиду и сможет отбить атаки чересчур настойчивых и заботливых родственников.

После очередного ужина, на котором активно обсуждались достоинства нескольких молодых девушек, каждая из которых могла бы стать «прекрасной партией для молодого человека моего возраста и положения», я искал спокойствия в постели у моего молчаливого любовника. Уголек поразительно мало говорил. Сначала я думал, что только со мной он так немногословен, оказалось, это просто его особенность. Он почти никогда не заговаривал сам, только отвечал на мои вопросы. Очень редко спрашивал меня о чем-нибудь, еще реже его удавалось разговорить. Разве что о книгах и путешествиях, настоящих и вымышленных, он мог рассказывать мне, но и здесь предпочитал все-таки слушать. Он замечательно слушал и был единственным человеком, кому я не стеснялся пожаловаться на любимых, но слишком настойчивых родственников. С ним я мог быть самим собой — он не осуждал, не высмеивал. Просто слушал и сочувствовал или поддерживал.

В присутствии родственников, после их настойчивых попыток устроить мою жизнь, я стал понимать, какую значимую роль стал играть в моей жизни этот молодой мужчина. Совсем незаметно для меня он занял в моей душе и жизни такие прочные позиции, что я не представлял уже, как мог бы обходиться без его присутствия рядом.

Каждое наше соитие приносило наслаждение. Каждый раз, входя