Самое важное

бухло...

— Тоже правда, — Валера кивнула. — Этот мир стерилен. Тут никому нет нужды трахаться, девять месяцев быть инкубатором, а потом еще шестнадцать лет — нянькой. Всем этим занимаются биопринтеры.

Горыныч надавил пальцами на её ладонь, убирая зонт. Запрокинул голову и прикрыл глаза, ощущая, как морось покрывает лицо.

— Они распечатывают себе детей?

— Они распечатывают себе новые тела.

В этом мире не было смерти.

По крайней мере, не в том смысле, что в две тысячи двадцать шестом. Валера говорила, а Горыныч слушал, и его русые волосы темнели от влаги, слипаясь короткими жесткими стрелочками. Кулак левой руки он так и не разжал — там была надпись, сделанная синей шариковой ручкой. Последнее, что связывало его с родным миром.

— Представь, — говорила Валера. — Есть человек. Он живет и живет себе, дряхлеет, суставчики похрустывают, бляшки сосуды забивают... Кому охота так жить?

... и тогда, насладившись всеми прелестями старости, человек пропускает себя через биопринтер. Это нельзя считать омоложением — просто с нервной системы обдирают всё лишнее, а поверх неё создают новые биологические оболочки.

— Ты — это все еще ты, просто ты пересаживаешься в тело поудобнее.

Бессмертием тут и не пахло — нервная система не могла уцелеть после такой операции на сто процентов. С каждым обновлением часть нервного материала отмирала и создавалась принтером заново. Да, в основном это были те же мозги с теми же нервными импульсами, но на самом деле это был испорченный телефон — с каждым восстановлением от первоначальной личности оставалось все меньше, и меньше, и меньше...

— И зачем им я? — спросил Горыныч. — Раз они такие сверхлюди...

— Постлюди. Мы их так называем, — Валера коротко улыбнулась. А может, насмешливо двинула уголком ярко накрашенного рта. — Ты нужен им, как донор незабываемых сексуальных ощущений.

— Я не буду, — упрямо сказал Горыныч. — Не буду я ебаться, чтобы кто-то подрочил.

— Ты соискатель, — сказала Валера. А потом сложила прозрачный силиконовый зонт. Они стояли посреди парка, с обеих сторон от них тянулись нити светящихся новогодних гирлянд, мимо шли люди, а они пялились в темноту, запрокинув головы, и мокли под искусственным дождем.

— Если ты не получишь должность в департаменте развлечений, это тело отключат и распечатают нового соискателя.

Горыныч помолчал. А потом спросил:

— То есть меня убьют?

— Тебя отключат, — повторила Валера. Лицо её было покрыто крошечными каплями, ресницы склеились от влаги, но косметика не потекла. За два с половиной столетия индустрия красоты сделала всё, чтобы бабы под дождем не превращались в панд.

— Но я живой, — сказал Горыныч. — Я еще живой... там.

Мифическое «ТАМ» — самое важное, что у него осталось. Где-то ТАМ он позвонит Лане (или Лене?), а спустя месяц пригласит Никиту на свадьбу. Там он, черт подери, живой и настоящий, и может жить по-настоящему, с бабой и бизнесом... нет. С бизнесом и женщиной, которую он будет любить.

Валера подняла лицо, тягуче и бархатно взглянув на Горыныча снизу вверх.

— Там живет твой двойник, — сказала она. — А ты живешь здесь. И если тебе лучше