Самое важное

Таше было сто шестьдесят сантиметров роста. Дерзкое каре, курносый нос, и глаза такие... с обидой, что ли. Будто Горыныч был в чем-то перед ней виноват.

Распечатанных парней и девушек в департаменте развлечений было немного, но знакомство с ними — квест, с которым Горыныч не справился. Все «распечатки» пропадали то в городе, нажираясь цветными молекулярными коктейлями, то в лабораториях, бурно кончая, крича и обеспечивая Ларичкина сотнями свежих оргазмов. Социальной жизни у них не было — местные относились к «распечаткам» со смесью любопытства и брезгливости. Рано или поздно брезгливость перевешивала, так что ни друзей, ни любовников у них не водилось.

Михай был соседом Горыныча. Не по жилью — по годам; его отсканировали в две тысячи двадцать восьмом. Он был темноглазый и темноволосый, с колкой щетиной и улыбчивым ртом, бурной жестикуляцией и манерой ставить окружающим диагнозы, вычитанные в интернете. С ипохондрией он познакомился на днях в чьем-то блоге.

— Мы с Ташей работали почти месяц, и ни разу, вот ни разу ни одной бабской истерики. Отличная деваха, такая, знаешь, без лишних понтов. О, а вон Толик притащился... Опять опаздывает, а ему назначали на три. Мне на половину четвертого, а я пришел раньше него. Сечешь? Ты знаком с Толиком? Он забавный чувак, но такой, знаешь, со своими тараканами...

Михай был удобным собеседником. Он не нуждался в диалоге, поддерживая разговор в режиме саморазвлечения.

— Матерится, как студент-первокурсник, заваливший сессию, — сообщил он, загибая палец. — Бухает, как студент-пятикурсник после защиты диплома. До попадания сюда не имел за душой ничего дороже гондона и жетончика метро. Как студент... ну ты понял. Как любой студент. А вон его ебнутая, сквернословящая и задолжавшая мне вискарь вторая половина...

Судя по силуэту, «вторая половина» Толика была мужиком.

— В том смысле, что они?... — удивился Горыныч.

— В том смысле, что они братья, — пояснил Михай, почесав ногтями щетину. — Близнецы.

Толик был тестовым образцом, распечатанным столько раз, сколько понадобилось департаменту развлечений для отладки принтера. Почти все его копии были списаны в утиль, но двум из них — самым жизнеспособным, — пришлось мириться с существованием друг друга.

— А вон Диана... — мечтательно протянул Михай. И тут же вскочил, отбросив коммуникатор. — Всё, я пошел.

Он был высокий и нескладный, но черная одежда скрадывала эту неловкость. Если долго смотреть на Михая, на улыбчивые складки в уголках его рта и резкие движения рук, то в нем начинало мерещиться что-то хищное. Что-то такое... не вяжущееся с дружелюбным образом рубахи-парня.

Диана уже раздевалась в соседнем помещении, отделенном от комнаты ожидания только стеклянной стеной. Здесь всё было таким — стеклянным. Помещения-аквариумы, шныряющие мимо техники, белые кровати и пошлые атласные простыни. Первым, что убивалось в такой обстановке, был стыд. Вторым — сексуальность.

Это не было отличительной чертой лабораторий — люди, запертые в каменном ящике размером с город, стремились к внутренней свободе. Стеклянные стены — в квартирах и кафешках, в офисах и магазинах, — создавали странную, но завораживающую иллюзию простора.

Горыныч смотрел, как Михай с Дианой лениво раскуривают