и смех, которые стучат у меня в голове и заставляют меня ощущать себя еще более прискорбно, чем когда-либо. Мое писательство прервалось. Даже собствен¬ная рукопись сейчас кажется еще более задеревенелой, чем казалась когда-то. Я уже не могу читать ее своими поблекшими глазами, но почему-то, — о, ужас! — начинаю читать глазами Мюриэл и Джейн, которые склоняют меня излагать на бумаге вещи, о которых я не могу писать.
— У женщин есть тело, дорогой, и губы. Изобрази их такими, какими они есть, а не наподобие манекенов в магазинах готового платья, — было сказано мне.
Я проклинаю себя за то, что вступаю с ними в споры по этому поводу, но мне не всегда удается хранить молчание. Они умеют разгово¬рить, заставить меня отвечать на вопросы, которые сперва кажутся невин¬ными, но на самом деле очень коварны.
— Ты не можешь описать женские губы? — спросила Джейн. Поначалу я ей не ответил, но на повторный вопрос сказал, что, конечно, могу, ибо такое у писателя ремесло.
— Правда? Тогда опиши, например, мои... или губы Мюриэл... или даже губы Сильвии. Страстные, бархатные, жаркие, чей поцелуй там и здесь подобен медовой влаге. Видишь, я не владею тем искусством слова, которым ты хвастаешься, зато могу сказать то, чего ты не можешь написать. Что же касается женских бедер...
— Хватит, пожалуйста! Я не буду писать аморальностей, — отве¬тил я как можно более спокойно.
Час был поздний. На ней был пеньюар. Сквозь его складки, — точнее, сквозь туман его складок, если ей так больше понравилось бы, — я рассмотрел, что на ней были лишь только чулки и розовая камиза (камиза — легкая нательная рубаха, чаще всего из хлопка или шелка — прим. переводчика). При каждом движении ее ног я мог видеть то, чего джентльмен видеть не должен — вполне явственно видимый живот и неясные очертания той греховной темноты между бедер.
— Да ты в чадре (здесь, иносказательно — затворничество, изоляция — прим. переводчика), Филипп. Для иных женщин это вполне подойдет, но мужчине это не пристало!
Ведя подобные разговоры, она обошла меня и встала за спиной, поскольку при ее появлении я успел вскочить с кушетки и пересесть на простой стул. В момент, когда она полностью оказалась за мной, что-то тотчас же упало мне на лицо и обвилось вокруг шеи, почти задушив. Это был шелковый поясок ее пеньюара. Лихорадочно я попытался освободить шею, упрашивая ее прекратить эти глупые игры, но мне никак не удавалось зацепить этот поясок пальцами.
— Ради Бога, мне трудно дышать, — хрипел я.
У стула была открытая спинка, через которую она надавила мне коленом в спину. В тот же момент в комнату вошла Мюриэл и, заперев дверь, ринулась ко мне. На ней также был пеньюар, но под ним — только чулки с подвязками и пара сапожек на пуговичках, доходивших ей до колен. Увидев ее порочный наряд, мои глаза округлились. Я снова попытался сорвать поясок, но колено Джейн больно давило на спину, а в своих