Нику любят девчонки. История вторая: Слабая доля

Укушу сейчас.

Но кусать я не стала, а только защипнула нижнюю губу и стала ее теребить в своих. Арина меня собиралась оттолкнуть, но как-то на середине движения передумала и обхватила за локти. Я прижалась еще сильнее. Казалось, у Арины большущая грудь, которой все равно, что моим скромным пухлостям тоже нужно немного места; вот совершенно же необязательно меня лопатками в стену, чтобы я зауважала. Мы так и не поцеловались нормально — просто играли губами во что-то липко-увертливое, и когда удавалось задеть быстро проскользнувший кончик Арининого языка, я чувствовала, что сама потихоньку мокну.

— Мы пьяные, — объявила потом Арина, — и занимаемся черт-те чем.

— Это еще не черт-те чем. А завтра мы будем трезвые, и вот тогда решишь, так уж ли тебя это смущает. Я освобожусь... — я мучительно и поздно попыталась вспомнить расписание на завтра и решить, сколько мне надо времени про запас, — после семи где-то. Дай знать, как избавишься от соседок.

Я бесцеремонно вытащила у нее из кармана телефон, после чего долго и нелепо пыталась разобраться, где там что в этом вашем андроиде, но наконец смогла туда вписать свой номер, после чего ушуршала прочь, оставив Арину в ее естественной среде: осень, одиночество.

Войдя обратно в здание, я вдруг почувствовала себя обратно пьяной, с большим трудом сохранила приличный вид, предъявляя пропуск, а у себя в комнате прошла пару шагов, пошатнулась и ушибла щиколотку в кровать соседки.

— Извиняюсь, — пробормотала я. — Я теперь тактический краб и хожу строго боком.

— Траву, что ли, курила? — добродушно спросила соседка, особо не отрываясь от ноутбука, в котором, судя по темпу клавиш, с кем-то опять ругалась.

— Нет, Люд, слушала современных поэтов, — сказала я и поспешно забралась к себе на кровать, чувствуя, что отключаюсь. До этого я засыпала не раздеваясь я только в походах, с палатками, комарами и муторнейшей взрослой болтовней, так что последней осознанной мыслью было, что жизнь где-то как-то становится интереснее.

Утром пришлось побегать, и я едва добежала. Ну да вряд ли здесь кто-то за подробностями моего первого всамделишного бодуна. Скажу только, что полоща затем рот, поглядывала в зеркало над раковиной и понимала, что опухшая и помятая я все равно прелесть, но что-то другое сквозь это уже проступает, и не так нереально вообразить меня к двадцати годам растолстевшей и опустившейся. Вредный голос, впрочем, еще не проснулся. Даже наоборот, несмотря на раскалывающуюся голову и опасения, что в следующую же секунду понадобится опять добегать, настроение было каким-то приподнятым. Я даже рвалась пойти на пары, но соседка меня решительно уложила обратно в кровать, ушла ненадолго и вернулась с банкой оливок в рассоле и холодным пивом. Пива я вообще никогда не пробовала, и сперва ее насмешила, отпивая по чуть-чуть и морщась, а затем — когда, наученная, что «его хлестать надо», с ходу поперхнулась и облилась. У меня это еще и вызвало ассоциации, от которых в тот момент хотелось отмахнуться. Не