Нику любят девчонки. История первая: С зеркалом

могла вместо того мальчика встретить такого, что потом и в голову бы не пришло обращать внимание на девчонок; у меня могли быть, в конце концов, другие родители, не оставлявшие меня столько лет в одиночестве с зеркалом в полный рост. Но все это была бы не я, и если мне вдруг устроят суд бабки на лавочке или черти с вилами, я буду упрямо показывать пальцем на Наташу. Это она научила меня чему-то такому, во что я поверила, может быть, еще сильнее, чем она сама. Пусть гордится этим. И я бы так умилительно показывала пальцем, что Наташу бы тоже оправдали.

Привет. Я Ника. Встрепанная, с горящими щеками, с прилипшим к уголку рта чужим волоском, но вот ты, зеркало, не можешь не отражать, а я не могу не быть пре-лесть-ю, и спасибо тебе, зеркало, за такую интересную вариацию на мой раздевалочный, послетренировочный вид, ведь на этот раз я никого не расстроила своими: бездарностью, негибкостью, ленью, претенциозностью (как будто это что-то плохое, как будто фига-скейтинг вообще про что-то, кроме нее), — а вот вполне даже напротив, сделала девчонку очень счастливой. Наташа молодец, что до последнего сдерживала себя и сберегла нашу тишину. Я больше не буду назначать свидания в ванной в полтретьего.

Что с моей пижамкой? Аюшки ой, она мокрая где ну совсем не приличествует, не надо было сжимать колени, но простительно же возбудиться девочке, первый раз узнавшей, какие может в ком-нибудь порождать утробные, волчицынские совершенно стоны. Наташа разворачивает меня от зеркала к себе, любуется, вижу, что хищно любуется произошедшим с моими штанишками; зачем тебе открывать кран, недоумеваю я, в чем смысл мыла — а потом я в пижамке только до пояса, и Наташину ладонь между ног, сплошную и какую-то совсем беспощадно хваткую, встречает другая ее рука, и мне все-таки стыдно вспоминать, с каким неожиданным валом самоненавистничества внутри — так ее, шлюшку с понтами, ссань девственную! — я, гражданочки, кончила от пальца в анусе. И как близка была к тому, чтобы при этом визжать.

Что поделаешь, вредный гложущий голос тоже всегда со мной. В такие моменты он хотя бы перестает прикидываться, что волнуется за меня и хочет как лучше. Вот то, что он на самом деле обо мне думает.

Дальше было темно и уютно. Мы выбрались из ванной. Я стояла у кровати и почему-то чесала Наташе пятки. Хотелось, чтобы меня кто-нибудь убаюкивал. Не Наташа — я сделала ее дикой и довольной, пусть спит теперь и набирается сил. А вот к папе бы сейчас, чтобы сразу нельзя стало даже думать про всякие неприличности, даже думать про то, чтобы думать про них, а зато было бы спокойно-спокойно.

Но куда там. У мамы вот, то есть как раз где не надо, я до сих пор единственный ребенок.

Я съела на кухне мандарин, а потом лежала на диване и смотрела в потолок. И на следующий день смотрела в потолок, после