Одиссея Китти

ногам у меня потекли горячие струи, затекая в штаны; я не сразу понял, что они брызгают из Китти, выплескиваются из нее с каждой конвульсией, как сперма из головки, обжигают мне хуй и стекают прочь, на штаны и на землю. «Обделалась, что ли?», думал я, не зная тонкостей женской кончи. Вокруг гремели аплодисменты и поощрительный свист, как в цирке, когда артист делает крутой трюк.

Я растерялся от звериного оргазма Китти, от того, что нам хлопали, как артистам, и не успел выйти из нее: сладкая воронка в паху набухла, лопнула, и я излился туда до капли, выхолостился, как пустой тюбик, — а Китти все еще плясала на мне, хватая воздух. Потом она затихла, отпала от меня, и как-то выяснилось, что мы оба лежим в траве, опрокинутый стул колет мне плечо, а вокруг шумят голоса и снуют высокие фигуры. Они улыбались нам, присаживались на корточки, добродушно говорили что-то, а Тесак мычал мне в ухо: «надо было пизденку ей погладить, тогда она выкончалась бы до капли, а так в ней еще осталось...»

Я видел, что за Китти рады, как за ребенка, получившего подарок, и мне это было странно и дико, хоть с другой стороны и все равно. Я лежал с голыми яйцами и смотрел в вечереющее небо. Не знаю, сколько я пролежал так; может быть, я заснул. Потом, когда я смог встать, Китти рядом не было.

Стемнело; вокруг галдели веселые голоса, смешиваясь с треньканьем десятков гитар, варганов и табла, и мелькали языки огней. Хиппи тусовались и жгли костры, забыв про нас.

Я знал, что мне нужно найти Китти. Никаких мыслей во мне не было, кроме этой. Поднявшись, я даже не сразу вспомнил про голый хуй и минут пять пробродил со спущенными штанами. Наконец я догадался заглянуть в фургон.

Она была там.

— Китти?
— Да.

Голос ее стал ниже на октаву и дрожал, как после плача.

— Привет, — сказал я, не зная, что сказать.
— Привет.
— Мне было очень-очень хорошо, — сообщил ей я.
— Правда?
— Правда. — Я вдруг сообразил, что это действительно правда, чистая правда, и сразу выплыл из ступора: — Ты потрясающая, Китти. Ты меня так... мне... мне еще никогда так ни с кем не было.

Это, пожалуй, тоже была чистая правда.

— Да? — Голос Китти изменился. Она подобрала босую ножку, вытянутую по фургону, и я понял, что это знак — «иди сюда».

Внутри щекотнуло; пробравшись в конец фургона, я устроился рядышком — и Китти сразу прижалась ко мне. Она по-прежнему была голой.

Я не ожидал такой непосредственности. Китти жалась ко мне благодарно и требовательно, как ласковый ребенок. Я стал гладить ее по бархатному телу, как зверя, и шептать:
— Ты потрясающая, Китти. Ты так возбудила меня... подарила такое... Ты самая лучшая, Китти, самая-самая сексуальная, самая красивая...
— Не, — пискнула она. — Ви красивей меня. У нее грива, сиськи...
— У тебя лучшие в мире сиськи, — уверенно заявил я, нащупывая тугой орешек. Он снова был горячим