дал им свой новый адрес и номер телефона, в очередной раз попросил поклясться хранить всё секрете, и Эмили просто рвалась, чтобы рассказать мне все о встрече со Сьюзен.
— Она позвонила нам в понедельник вечером около ужина — она была почти в истерике. Она так сильно плакала, что я едва могла ее понять, но, наконец, я поняла, что она говорила: «Он ушел! Энди ушел! Она совершенно не могла успокоиться, поэтому я сказала ей, что поеду к ней.
— Когда я добралась туда, она была в истерике. Волосы были растрепаны, ее макияж размазан слезами. Я дала ей выпить, а затем села и сыграла сочувствующего друга до конца. Боже, это было весело!
— Я позволила ей рассказать мне все об этом, о том, как она пришла домой с работы и обнаружила обручальным кольцом на столе, и что ты ушел. Поэтому я спросила ее, почему ты, черт возьми, мог это сделать, и оставлял ли ты записку или что-нибудь ещё?
— А потом, — весело сказала Эмили, — она посмотрела на меня и заплакала еще сильнее, и, наконец, она сказала: «О, Эмили, я... Я ему изменяла!»
— Я притворилась совершенно потрясенной — думаю, я сказала что-то вроде: «Нет, Сьюзен — ты не говорила». И я была очень злой, встала и шаталась по кухне, и я останавливалась и смотрела на нее. Она просто выглядела виноватой и испуганной.
— В конце концов я сказала: «Извини, Сьюзен, но я просто не могу сейчас здесь оставаться. Я люблю тебя и Энди, и не могу поверить, что ты сделала с ним что-то подобное. Он был самым лучшим, самым любящим...»
— А потом я просто сказала: «Я поговорю с тобой через несколько дней, когда я успокоюсь», и ушла. Оставив ее прямо там, на кухне, со слезами текущими по ее лицу!
Даже по телефону было легко услышать удовольствие в голосе Эмили.