черными сосками. И того ее купальника, те тоненькие лямочки перетягивающие ее узкую девичью туго спину. Узкую и гибкую как у восточной танцовщицы спину, выгнувшуюся как у заигрывающей со мной дикой черной кошки. Выставив вперед овалом голый живот с круглым пупком в мою сторону, над тугим пояском тех белых узких донельзя купальника плавок, она, запрокинув за голову одну черную, как и тело от загара девичью руку, держалась маленькими красивыми пальчиками другой за поручни ограждения борта. И именно вот здесь, у висячего на нем своего длинного махрового белого халата. Почти совершенно нагая, как морская русалка или морская нимфа, вышедшая ко мне из океанской глубины и стоящая передо мной. Тогда еще не знавшем, такой вот женской любви и ласки, какой она одарила меня потом. Она любила меня безумно, вот и потому и не выстрелила мне даже в спину.
— Моя Джейн! Моя крошка Джейн! — твердил про себя стоя сейчас у леерных перил ограждения борта — как я виноват перед тобой! Как мне теперь перед тобой, оправдаться за свою вину, девочка моя! Почему ты не выстрелила?! Почему?! — я шептал, глотая боль и досаду, и видел ее перед собой как тогда здесь же рядом.
Как она тогда смотрела на меня своими черными как та темная перед штормом ночь глазами. Буквально съедала меня заживо и безжалостно. Не отводя влюбленных глаз. Не стыдясь своего поднявшегося на борт яхты родного брата. Дэни видел это все и все понимал. И не препятствовал нашим отношениям Дэни.
— Прости меня Дэни! Прости! — произносил я тихо почти шепотом и про себя, глядя в ночную темную, бьющуюся о борт Арабеллы воду — Прости меня ради любви к твоей сестре! Денни братишка! — я снова заплакал, как ребенок навзрыд и, опустил голову на руки, повиснув на леерных бортовых перилах ограждения нашей яхты.
Я чудом уцелел и спасся в той бездне и от преследования, а Дэниел погиб. Погиб в самолете своего отца. Погиб жуткой смертью и надо было доделать, то, что мы с ним вместе не доделали.
Эти черные бортовые самолетные самописцы борта 556, остались там внизу у хвоста разбившегося самолета. Мы успели их извлечь до самой трагедии с Дэниелом. И я обязан был их доставить на борт нашей яхты Арабеллы. Это теперь было моим долгом во имя его памяти и святой теперь обязанностью сделать это, не смотря ни на что, и чего бы мне это ни стоило.
Сзади на мои плечи опустились девичьи моей Джейн руки и обхватили меня за шею. Джейн прислонилась всем телом к моей мужской спине тридцатилетнего мужчины, плачущего как ребенок по своему погибшему под водой лучшему другу. Она положила на мою спину свою растрепанную и не прибранную ни в пучок, ни в хвостик черноволосую девичью миленькую в горючих слезах голову. Моя ненаглядная любовница Джейн прижалась крепко к моему дрожащему в рыданиях телу, и мы плакали оба, закрыв свои глаза,