Лондоне, кто слышал твои слова о том, что ты добровольная рабыня.
— А то, что на мне был рабский ошейник, душивший меня при малейшем неподчинении, что сняли только здесь, в клинике, это не считается?
— Вячеслав утверждает, что ты сама его купила и просила так наказывать тебя...
Опустились руки. Она снова почувствовала себя ничтожной и беспомощной, словно все также была на рабском поводке. И ужаснее всего то, что она почувствовала облегчение и даже радость, с нее будто сняли ответственность, ей не надо бороться изо всех сил, отдавая всю себя, чтобы наказать мучителей. Правда, в которой она боялась признаться даже приставленному к ней психологу, что ей было все равно! Она должна бы ненавидеть Александра Борисыча, из-за которого все и началось, должна бы ненавидеть Славу, раздавившего остатки ее человеческого достоинства... Но чувствовала лишь безразличие, не стремилась к мести, просто хотела поскорее перевернуть страницу и забыть все, как кошмарный сон.
В тот вечер они с Максимом впервые переспали. Он в начале ошалел, когда она пришла к нему в спальню, убеждая, что она не обязана этого делать, но вскоре сдался от ее нежности и ласки. Миле нужно было как-то выразить благодарность, кроме того хотелось простого, человеческого участия, хотелось почувствовать его силу, уверенность, поверить ему, что для нее есть будущее. Так важно было стать снова женщиной, которую можно любить, а не дорогой игрушкой. И она знала, что рядом с ним это возможно, что ему не все равно, что его забота не лишена личной симпатии.
Он не был ленивым или безразличным, как тогда, когда они познакомились. Не было в нем ни капли снисходительности к обуревавшему его желанию, ни пренебрежения к ее. Он бы страстным, пылким, требовательным, внимательным, вознося ее на высоты, о которых она раньше и не подозревала. Что она знала в своей жизни? Пресный, скучный секс с нелюбимым и нелюбящим ее парнем, боготворящие отношения нижней со своим Верхним, как награждавшим, так и наказывавшим головокружительными экстазами, потом унизительное раболепие под градом садистических фантазий, что она считала за честь удовлетворять.
С Максимом все было по-другому. Он хотел от нее равноправия. Щедро дарил наслаждение и также естественно принимал его от нее. Он не давал ей почувствовать ни капли унижения, когда она ублажала его, ибо потом чутко отдавал обратно, не чураясь своего коленопреклоненного положения между ее широко разведенных ног. Он не оставил без внимания ни уголочка на ее теле, узнавая, лелея. Она, смущаясь, но смелея с каждым мгновением, стремилась за ним, желая познать его также полно. Для Милы впервые открылась красота мужского тела — с твердой, горячей кожей, перекатывающими под руками тугими мышцами, трепетным, нервным лицом, по которому так приятно водить пальчиками, поражаясь детской невинности, просвечивающейся в умных глазах. Как многого она лишилась, сделав пенис центром своего мироздания! Выходит, не только ее овеществляли, научив воспринимать себя исключительно как упругие отверстия для наслаждения, этакая вагина на ножках,