Липа цветёт

и я уже вполне сносно воспринимал речь.

— Аксинья! — ответила она, вновь бросив на меня взгляд и цвет ее глаз с темно-синего сменился на зелёный. Хотя это конечно был эффект ее линз. Ну, или луч солнца скользнул так по ее лицу.

За этот момент я успел чуть лучше разглядеть ее. Аксинья была примерно моего возраста. На белой коже лица ярко выделялись большие глаза, обрамлённые завитками длинных ресниц, широкие дуги аккуратных, ровных бровей. Приятные черты завершал чувственный рот, с милыми ямочками в уголках губ. Прямые волосы были расчёсанные на пробор, а глубокий вырез платья демонстрировал прелести ее женственной фигуры.

— Большой поселок? — спросил я, чтоб хоть что-то сказать, смутившись, что задержал взгляд на вырезе платья чуть дольше, чем следовало.

— Скорее деревня была. А теперь и вовсе хутор. С войны почти никто и не возвратился. Старики умерли. Вдовы с детишками в город перебрались. Вот получается я одна там осталась.

— То есть как? — Опешил я, замедляя шаг, но потом вновь ускорился, превозмогая боль в бедре. — Вы имеете ввиду в 45том? Так тут ведь немцы жили. И было это давно. Семьдесят с лишним лет назад.

— Ну, точно нездешний, — Аксинья опять бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась. Глаза ее при этом вдруг просветлились на секунду, став серо-голубыми и постепенно темнея в синий. Было что-то в этой женщине такое, притягивающее своей загадочностью. Вот как липа, идёшь мимо, а едва ощутил ее запах, так прям тянет остановиться и подышать немного этим летним ароматом.

— Без малого три года как война закончилась, — сказала она совсем непонятно и с грустью замолчала.

Я начал перебирать всевозможные известные мне конфликты, произошедшие три года назад, но о какой войне она могла вести речь я так и не понял.

— Так если вы там одна живёте, то получается и письмо мое либо вам, либо никому, — теперь уже я остановился, переводя дух и унимая боль в ноге. Аксинье, сделавшей пару шагов вперёд пришлось тоже остановиться и обернуться.

— Когда война шла, нам часто письма приходили. Жёлтые такие конвертики. А вот если с красной полосой, то значит похоронка! — темно-зеленые зрачки стали почти черными, — а после войны Ваше письмо первое будет.

— Да что за война такая? — я повысил голос, теряя терпение. И поймал на мысли, что, наверное, у женщины не все дома. Мало ли какой люд на отшибе живет! И даже на миг пожалел уже, что повстречал ее на пути.

— Идёмте, — спокойно и уверенно произнесла Аксинья и снова двинулась в путь, — за тем поворотом опушка, за ней ручей и Романьево.

Я замолчал. Хотелось поскорее добраться до места назначения, бросить конверт в ящик и вернуться домой. Теперь меня занимала мысль ремонта велосипеда. Если там и правда никто не живёт кроме этой странной женщины то и шансы, что кто-то поможет с резиновым клеем и насосом сводились почти к нулю. А перспектива ползти пешком до почты