Дачные зарисовки

на диван, стоявший вдоль стены напротив окна.

— Доброе утро, Мариш! Как спалось?..

— Уфф... Хорошо, но мало!..

— А чего вскочила тогда? — недоумевал дед.

— Так полдень близится!..

— «А Германа всё нет!... «— процитировали они зачем-то хором Шекспира, и оба расхохотались.

— Ты, наверное, голодная? Пойдём, по яишенке, а?..

— Ммм... нет, я пока вот — только кофейку для разминки... Ты, если хочешь, — поешь, конечно!

— Да я-то уже позавтракал, я же рано встаю, ты меня знаешь...

— Тогда кофейку давай!..

— Хорошее дело! Ты знаешь, вот перед тем, как ты вошла, я тоже мечтал о кофе!

— Принести тебе?

— Не-не, я пойду сам себе сделаю! Ты что-то ещё не проснулась совсем, свалишься ещё с лестницы! — Посетовал дед, видя, как она, сонная, буквально растеклась по дивану, поставив стакан с кофе себе на живот.

С этими словами дед положил карандаш в лоток под мольбертом, скрипнул дверью и затопал по крутой лестнице вниз. Марина осталась одна слушать, как барабанит по крыше мелкий дождь и шелестит за окном листва в саду.

Помещение мансарды не было в полной мере жилым. Стены, пол и потолок были из начерно обработанных досок. С потолка на проводе свисала единственная лампочка, но нужды сейчас в ней не было, поскольку на мольберт падал почти весь дневной свет, проникавший сюда от пасмурного неба сквозь небольшое окошко. Помимо дивана, из мебели здесь был ещё высокий двустворчатый шкаф с покосившимися дверцами, в нём дед обычно хранил мольберт и все прочие принадлежности для своей незамысловатой живописи.

Он редко показывал Марине свои работы, да она и не настаивала. Некоторые из них — в основном пейзажи да натюрморты — даже висели внизу в деревянных рамочках. На одном был изображён графин и яблоки, на другом — просёлочная дорога и деревья вдоль неё. Других картин деда она не припоминала, и от этого ею вдруг овладел интерес — а что же он рисует сейчас, уединившись здесь в этот пасмурный день?

Поразмыслив немного, Марина отпила глоток кофе, вздохнула и, изобразив страдальческую гримасу, поднялась с дивана. Обойдя мольберт, она встала на место художника и принялась без спроса рассматривать незаконченную работу.

На этот раз это был не пейзаж, не натюрморт, и даже не вполне портрет. К своему стыду, девушка не знала, к какому жанру следовало бы отнести такое творение. На рисунке был изображён находящийся напротив диван, тот самый, на котором она только что сидела. Вернее, часть дивана, потому что он был тут не главным. На диване расположилась девушка, стоящая на четвереньках, совершенно голая, без стыда выпячивающая попу к художнику.

Детали ещё не были прорисованы, но было очевидно, что и сама девушка здесь не главный объект. Главным, судя по всему, являлась как раз её попа, так как она занимала едва ли ни половину композиции. Внешние контуры были прорисованы довольно чётко и реалистично, но вот внутренние — не очень.

Ложбинка между ягодиц, куда почему-то сразу стрелял глаз любого зрителя, не была нарисована вовсе. Хорошо уже видна