По следам Аполлинера

тем, что услышала от вас, что поделилась этой новостью с нами...

— С кем это, с вами? С Верой и Олей тоже?

— Ну, я уверена, Вере с Олей имена Казановы и Мопассана ещё ничего не говорят.

— А что они говорят вам?

— Ничего хорошего.

— А вы читали их?

— Зачем? И мне удивительно, как можно в руках держать такую грязную вещь?

— Но это не я сюда её принёс... Как, по вашему мнению, она здесь могла очутиться?

— Не знаю.

— Я уже спрашивал об этом вашу маму...

— И что она сказала?

— Что наверно это было увлечение её старшего сына.

— Саши? Не может быть!

— Почему же? Чтение очень завлекательное... Начнёшь — трудно оторваться... Да вы попробуйте сами!

С этими словами я опускаю томик в карман её. К моему удивлению, Лика не возражает, только произносит, покачивая головой:

— Вот уж не думала... Такой маленький и уже такой испорченный...

— Это вы обо мне, или о моём тёзке и вашем брате?

— Что с него взять? Его уже нет в живых...

На глазах у неё выступают слёзы, она пробует усушить их, отвернувшись от меня, а я, дотронувшись до её плеч, говорю, как бы в утешение:

— Да, жаль, что нам с моим братом не довелось с ним быть знакомыми. Думаю, человек он был не просто жизнерадостный, а любвеобильный, и общение с ним было бы весьма и весьма любопытным...

И совсем уж осмелев, я разворачиваю её лицом к себе и пытаюсь дотянуться губами до её лица. Она приходит в себя, отталкивает меня и наносит мне увесистую оплеуху:

— Гадкий мальчишка!... Что ты себе позволяешь?

— Гадкий, говоришь, — слышим мы, одновременно оборачиваемся на голос и видим входящую хозяйку. — И что же он себе такого позволяет?

Лика, ничего не ответив, молча проходит мимо неё и выходит в коридор. А я, не зная куда себя деть, остаюсь стоять, держась пылающую щёку.

— Так что тут произошло? — продолжает любопытствовать её мать.

— Видите ли, Мария Александровна,... — запинаясь, произношу я, не зная, что сказать.

— Вижу мальчика, которого, несмотря на все его странности и вывихи, считала довольно милым, но физиономию которого моя дочь подвергла заметному физическому воздействию... Что же могло вывести её из себя? Могу я знать это?

И всё это произносится строгим и, пожалуй, суровым тоном, а в глазах искрятся какие-то огоньки... Вроде бы гневные... А, может быть, и нечто иное... Но что именно?

— Что вы на меня уставились своими наглыми очами? — продолжает вопрошать она.

— Заворожен, — нахожусь, что ответить, я, беря её за руку. — Не могу оторвать их от вас!

— Это что же такого вы во мне необыкновенного приметили?

— Не пойму, то ли вы пылаете праведным негодованием, то ли вас снедает нездоровое любопытство...

— Любопытство, да ещё нездоровое... Ну и воображением наделила вас природа!

— Вы ...правы, Мария Александровна, именно воображение подвело меня сейчас с вашей дочерью...

— Вот как? Это любопытно!...

— Вы прелесть, Мария Александровна! — восклицаю я и покрываю поцелуями