Пахомовка. Часть 3: Майор против Хищника. Начало

и унижения, но она как раз то исключение, которое подтверждает правило.

Рука Хищника протискивается мне в колготки, оттягивает резинку трусиков, медленно, но уверенно подбирается к щёлке, раздвигает губки, трогает клитор, чуть прижимает — чёрт, вот это вдруг отзывается не то чтоб удовольствием, но чем-то отдалённо похожим на его бледную тень. Хм... А если и правда попытаться расслабиться? Хотя как тут расслабишься, когда постоянно надо ловить баланс, напрягать каждую мышцу, чтоб не начать задыхаться, да ещё и в голове оркестр барабанщиков отрабатывает гала-концерт?

— Почему сухая? — в голосе Хищника неподдельная обида. Мне стоит большого усилия воли не рассмеяться в ответ нервным смехом. Мужчины... Скотч сними, расскажу.

Руки парня оставляют меня в покое, и я вдруг чувствую, как холодно в мастерской — ну да, ноябрь, между прочим, ночь, а об отоплении здесь вряд ли кто позаботился. Слышу шаги, потом какую-то возню у стены, и открываю глаза. Что за очередную пакость задумал этот гад?

Свет ламп отражается на бритой голове — я и не помню, когда он снял бейсболку. Когда Хищник опять поворачивается ко мне, в его руках — нож вроде тех, которыми режут линолеум, с коротеньким выдвижным лезвием, и пластиковое ведро. Я не хочу знать, зачем этот дикий набор предметов, отчаянно не хочу, настолько, что даже дыхание сбивается, а сердце заходится в бешеном стуке, словно намереваясь проломить грудную клетку и удрать отсюда подальше. Не показывать страха? Легко сказать. Сейчас моя фантазия, щедро вскормленная гуропабликами и опытом работы в юстиции, рисует мне такие картинки моего ближайшего будущего, что все планы и установки летят к чертям.

Поставив ведро у моих ног, Хищник смотрит мне в глаза. Ему явно нравится то, что он там видит, я буквально чувствую, как между нами натягиваются энергетические нити: он пьёт мой страх, смакует, длит это мгновение, не спеша переходить к действиям. Потом очень медленно протягивает руку к моей груди, оттягивает лямочку лифчика, просовывает лезвие между ней и кожей — холодно! — и перерезает одним движением. Потом — вторую. И в конце — перемычку между чашечками. Растерзанное бельё падает на бетон. Собрав пальцами колготки на моём лобке, Хищник вспарывает их лезвием, следом — трусики, просто разрезав их поперёк, открывая доступ к моим дырочкам. Всё это он проделывает не глядя, не отводя взгляда от моего лица — удивительно, как он умудрился меня не порезать.

Горячая ладонь накрывает мою щёлку, сжимает губы до лёгкой боли, мнёт, массирует ритмичными движениями, пока Хищник, обняв меня за талию рукой с зажатым в ней ножом, тихо говорит мне на ухо:

— Знаешь, что такое «собачий кайф»?

О да, я знаю. По-моему, об этой хрени знают восемь человек из десяти, а половина из этих восьми хоть раз, да пробовала — как правило, в школе ещё. Я тоже не рыжая, меня тогда даже уговаривать особо не пришлось. Сколько мне было, лет двенадцать? Иногда я удивляюсь, как вообще дожила до тридцатника, с моим-то неуёмным любопытством — видимо, хорошее чувство