Моя дочь — моя сучка. Продолжение

было. Прежний мир рушился. Можно попытаться хоть что-то исправить, склеить, вернуть на круги своя, но только после того, как я ступлю на него, на этот путь. И я четко понимал, что сделав единственный шаг по нему — обратной дороги не будет.

Я протянул руку к её голове, и погладив по волосам, прохрипел, понимая, что все, обратной дороги нет:

— Доченька, милая, прости меня... Прости меня за все. Не плачь, милая, мне так жаль! Так жаль!

Как только я её коснулся, Настя пыталась оттолкнуть мою ладонь, то после того, как я произнес свои извинения, она разразилась плачем, натужно всхлипывая и ревя в голос, будто ждала этого, пока, наконец, не прильнула ко мне, спрятав свое лицо на моей груди, перегнувшись через торпеду. А я гладил её по голове, успокаивая и причитая о том, как мне жаль, что я такая сволочь и гад, что не заслуживаю даже малой толики её любви, и сделаю всё-всё для того, чтобы она простила меня, дурака старого.

Наконец её всхлипы и плач прекратились, и мы просто молча сидели прижавшись друг к другу, а тепловые струи из воздуховодов уже растопили морозную пленку на стекле, пробив в ней расширяющиеся узкие бойницы. На улице было так солнечно, как это может быть в морозный день — бесконечно голубое небо до горизонта, и искрящиеся в солнечных лучах кристаллики льда.

Было в этом какое-то умиротворение, когда после прошедшей грозы или бури, даже легкое дуновение ветерка кажется абсолютным штилем, а зареванное лицо Насти, спрятанное у меня на груди, не хотело отлипать от меня. Я же продолжал гладить дочку по волосам одной рукой, ни на секунду не прекращая, а другой прижимая её к себе, несмотря на неудобность позиции. И не забывая о том, что произошло между нами. Как-то слишком перенасыщено событиями было все случившееся, но при этом — оно уже произошло. И моя дочь сосала — пусть и недолго — мой член.

И я осмелился. Тот самый шаг, который я должен был сделать — я посмел... В этот миг подо мной будто развернулась Бездна, а в спину жарко полыхало вековечное пламя Ада.

Наклонившись к Настиной макушке, я поцеловал её волосы, вдохнув в себя сухой аромат её волос, и это послужило нам обоим каким-то сигналом. Она чуточку приподняла свою голову — совсем едва, как будто раскрывая свой защитный панцирь, и следующий мой поцелуй пришелся в её чистый лобик. А еще через мгновение я поцеловал один за другим её заплаканные глазки, для того, чтобы еще спустя пару мгновений прикоснуться к её губам — своими. Я смахнул её смешную шапку и положил ладонь ей на затылок, чувствуя шелковистость её волос.

Да, мы целовались, и это не было поцелуем между отцом и дочерью. Я же сказал, ступив на этот путь — возврата не будет. Она жаждала от меня именно этого, и я пошел туда, куда она меня звала. Но пошел добровольно, и отдавая себе отчет, что отныне