Нику любят девчонки. История вторая: Слабая доля

когда они гладко-мускулистые и в одних многозначительных трусах. На все это хочется перестать смотреть и поместить как-нибудь в себя. В самом общем смысле. Плотски сойтись, выражаясь пафосно. Когда Наташа втискивала мою голову между своих ног, это было суровым воспитанием зазнавшейся красотки; с Ариной, если уж кто из нас кого воспитывал, то я ее. И теперь, оказавшись опять пойманной за волосы, на корточках и с полным ртом женской беспардонности, я рада была себе напоминать, что все это устроила сама. Я ее хотела; ее сиськи и живот уже стали важнее наших сложных взаимоотношений. Это было как-то совсем по-развратному правильно и хорошо.

Пока Арина не сделала ту самую глупость.

Схватила — так уж держи. Видите ли, я человек протестующий, если меня задеть. Задеть как-то совсем неожиданно и неправильно. Причем умеренно протестовать у меня никогда не получалось. В детстве могла взять чашку и грохнуть об пол; до сих пор жалко всего перебитого. В младших классах могла как следует заехать — родителей, как я уже обмолвилась, вызывали не раз. Вроде бы подросла, закрутила роман с зеркалом и утихомирилась, однако стоило в разлуке с зеркалом лишнего выпить — и поэт-сердцеед Серега вот уже узнал, каково меня не в кассу руками трогать. А через несколько лет я по такому же протестному поводу совершу нечто такое, что... в общем, это будет самая-самая последняя история про меня, грандиозный, так сказать, финал.

А пока что — не стоило Арине выпускать мою голову, потому что я немедленно отбилась от рук вся, отползла назад (забавно при этом упав на попу — в точности как Арина, когда я ей выкрутила руки) и сказала:

— Раз «глупости», то развязывай меня, и я пойду. Неужели так трудно было заткнуть мне рот без комментариев? Я к тебе всей душой, а ты...

Положим, всей душой я льстиво врала, ну или сочиняла, но все равно — я не ожидала в момент такой уязвимости получить будто по носу тапком. Да, это не мешало мне действовать щенячьи-взахлеб, пока деться было некуда, но оттого-то я и надеялась, что меня так продержат подольше, до первого из оргазмов, которые я могла бы ей устроить за остаток этого часа, — это если Арина не отреагирует так, как она скорее всего отреагирует.

— Печально, но как знаешь, — сказала Арина и собралась меня развязывать.

Вот, я же знала. Зачем назло делать то, чего никто не хочет? Это ко мне вопрос, а не к ней. Я недостаточно раболепная сучка, чтобы не капризничать, когда меня туркают, и вот сама себе в итоге делаю хуже. А Арина и извиняться не станет, и не скажет, чтобы я не дурила и быстро забиралась на место. Эх, застенчивые люди и их хмурая принципиальность.

Но Арина вдруг сказала:

— Погоди. я туплю. Слабую долю пропустила.

Я была без понятия, о чем она, но не рвалась узнать — гораздо важнее было то, что меня, может быть, попытаются теперь удержать. Ура-ура.

— В общем,