Грехопадение Мэй

как тряпочку, опомнилась и перестала визжать — Лайонс выволок ее на мелководье и принялся тереть, как чайник.

— Ххххыы — хрипела Мэй, прочищая горло. — У-гу-гу-го-го, — гудела она, подставляясь сильным рукам. Краска не желала смываться, и Лайонс ругался:
— Едрить его! Теперь мы будем радугами, хо-хо... У тебя волосы не трех, не четырех, а целых пяти цветов, Линни! Твои клиенты передерутся.
— Ххххыы... Насрать!
— Правильно! Я смотрю, ты совсем зафигачилась, Линни?
— За... чего?
— Ну... увлеклась и немножко забыла про работу. А?

Кое-как смыв верхние слои, они стали плавать и плюхаться, летая на волнах, как на качелях. Мэй овладел шалый восторг, и она брызгалась в Лайонса, как когда-то в детстве в Джереми, подстерегшего ее голышом в озере, — а тот вдруг схватил ее, вынес на руках из волн и уложил на песок животом вниз, как собаку.

Мэй стояла на четвереньках, разноцветная и смешная, а Лайонс трогал и мял ее сзади, между выпяченных ягодиц — прямо по голому, липко-зудящему, — и Мэй тыкалась головой в песок и покачивалась в такт пальцам, лапающим ее за нутро. «У меня свисают сиськи, как у коровы», думала она, «я мокрое сумасшедшее животное, я глупая самка; хорошо, что на берегу никого... совсем никого...»

Она очень хотела, — и упивалась своим хотением, тонула в нем и смеялась от предвкушения, что сейчас, вот сейчас в нее войдет большой сильный член, и внутри у нее станет кисленько, и мятно, и подсасывающе-сладко, и...

Мэй вскрикнула, потому что одновременно произошли две вещи: ее распер Лайонс, проникнув членом внутрь, — и она вдруг увидела в тумане людей, которые приближались к ним.

— Иииыы... там... там... — пищала она, шатаясь от толчков Лайонса.
— Ну и что? — хрипел тот. — Ты стесняешься?

Мэй стеснялась стесняться. Член распирал ее, ныряя туда, где не бывал еще никто — в кипучую мякоть утробы, в глубинные ее недра, где щекоталась новая цветная сладость, растекаясь по всему телу. Мэй выла и смотрела вперед, глядя, как люди — двое парней и девушка — подходят к ним. «Меня ебут», думала она, «я голая, меня ебут, и все это видят. Они идут сюда, и они это видят. Они видят, как меня ебут, видят мои сиськи, мое голое тело, и сейчас подойдут и посмотрят мне в глаза...»

Это было безумней самого безумного из ее кошмаров. Толчки били в ее утробу все острей и слаще, ритм ускорялся, невидимые ладони Лайонса хватали ее и месили, как кусок воска, — а люди подходили все ближе и ближе. С каждым их шагом Мэй проваливалась куда-то, где бурлил кипучий холод, вылетала прочь из своего тела, становилась невесомой и прозрачной, как туман, розовый туман зари, подсвеченный солнцем... Люди, глядя на них, переглядывались, замедляли шаг — но, потоптавшись, шли вперед, ближе и ближе к ним, и Мэй проваливалась еще глубже, сжатая с двух сторон — безжалостным членом Лайонса и взглядами, прожигающими ее до сердца.

Сквозь шум прибоя донеслось — «... the child of flowers and Earth...» «О нет... «—