охнула Мэй, извиваясь в зверской пытке стыда и похоти. У одной из девушек болтался на руке приемник, оглашавший берег руладами Мэй — той самой Мэй, которую ебли глазах у прохожих, голую, раскоряченную, выжженную стыдом Мэй... Люди шли и шли на нее, приблизились к ней вплотную — а она терпела, стараясь не кричать, но вдруг блаженство прорвало ей рот, вылилось из нее, и она взвыла, глядя на людей черным, мутным взглядом, сморщилась, стаяла, стекла на песок — и лопнула в отчаянном оргазме.
Ладони Лайонса крепко сжимали ее бедра, не давая убежать. Все ее тело превратилось в гейзер пенистого наслаждения, стыдного и жгучего, как смерть. «Боже, дай мне умереть. Хочу не быть. Хочу, чтобы конец», — то ли думала, то ли кричала она, корчась на члене, натянувшем ее до пупа.
Улыбаясь и краснея, люди прошли мимо, стараясь не глядеть на Мэй и друг на друга. Парень что-то крикнул, Лайонс грязно выругал его, шлепая по бедру кончающую Мэй, — а та рвалась на части и выла, сливаясь с голосом, выводившим «... I am kid of sun...»
• • •
— ... Так какой был самый невероятный случай в твоей жизни, Мэй? Ты расскажешь нам?
Мэй смотрела на Ирфни и не видела ее.
Она вспоминала, как лупила Лайонса по плечам и по макушке, выкрикивая — «Подонок! Похотливая свинья! Что ты наделал?...», а Лайонс качался, закрыв лицо руками, и выл без слов «I am child...» — «У нее и другие песни есть», — кричала ему Мэй, — «зациклился, да?...»
Вспоминала, как брела по утреннему шоссе, кое-как одетая, разноцветная и обалдевшая, и улыбалась во весь рот, не думая, как доберется домой. Вспоминала, как прислушивалась к жидкости в себе, которая, как ей казалось, влажнела в ее утробе — две порции семени Лайонса, из которых, может быть... Вспоминала, как отмывала с себя остатки краски, и потом стояла голая перед зеркалом, изучая себя — острые груди, чуть вытянутые кверху, округлый изгиб бедер, плавных и юрких, как у львицы, темные волосы до сосков, большие счастливые глаза — и ямочки на щеках, мягкие маленькие ямочки от глупой детской улыбки, натянувшей ее губы...
— ... Самый невероятный случай? — Мэй наконец взглянула на Ирфни. — Самый невероятный случай был со мной в Мадриде. Перед концертом я объелась чили, и на сцене просто подыхала — так хотелось в одно место... А потом говорили, что я еще никогда не пела так страстно.
Врубили магнитофонные аплодисменты с хохотом вперемешку. Минуту или больше Ирфни картинно хохотала, а потом сказала:
— Что бы ты хотела передать своим поклонникам, Мэй?
Мэй помолчала. Затем повернулась к камере:
— Привет, Лайонс! Как дела? Я знаю, что ты здесь. Ты был прав: я зафигачилась... Но мне понравилось. Жди меня в гости! За двести баксов, которые ты заплатил мне, я купила себе платье. Его я и одену, ты не против? Как поживает «Девочка-радуга?» А у меня для тебя сюрприз.
Она обхватила гитару, тронула струны — и низковатым голосом, бархатным, как ее волосы, запела: